Протоиерею Борису (Глебову)

В первую зиму фашистской блокады
мне было пять с половиной годков.
Папа на Кировском делал снаряды,
чтобы страну защищать от врагов.

В лютый мороз промерзала квартира.
Жили на кухне, у тёплой плиты.
Мама на Малую Невку ходила, –
с речки носила студёной воды.

Три моих брата совсем ослабели.
Голодно было. Отец свой паёк
мне отдавал, чтобы в маленьком теле
мог сохраниться живой огонёк.

В булочной видели мы, как мужчина
хлеб утащил, не владея собой,
вгрызся в него, словно тощая псина,
просто застыл… и забит был толпой.

Падали люди, совсем обессилев.
Вряд ли хотел тот безумец украсть.
Голод и холод несчастных косили.
Чуть не ползком шла с водой моя мать.

Дома тела на кроватях лежали,
мамочку звал я – ходячий мертвец.
Серые простыни прах покрывали, –
то были братья мои и отец…

Долгую зиму, как будто в могиле,
так мы и жили всем бедам назло:
ветер гулял по промёрзшей квартире,
рядом бомбили, но нас пронесло.

На Серафимовском в братском покое
мёртвых устроили только весной.
В ямах застыло там горе людское,
мощи укрыты простынкой земной.

Мама и я подлечились в больнице.
Видно, Святой Николай нас хранил.
Будем за павших усердно молиться,
жизни свои нам отдали они!