Александру Галичу

Дорогой мой поэт, как мне жить без тебя,
кареглазую грусть бесконечно любя?
Я смотрю в пустоту, прядь на лбу теребя.
Сквозь глазницы летит мыслей горестных стая.
О, гитара, покинь свой футляр и играй!
Вспоминай, как басил он про сумрачный край,
про расстрельный сарай и про лагерный лай,
и до слёз проберёт откровенность простая.

В деках сердца гудит колокольный набат
не увидевших свет нерождённых ребят.
Крепко в бутовских рвах их родители спят,
прикрывая землёй пулевые прорехи…
Кто посмеет в Москве, как в Париже, снести
особняк страховой, что у власти в чести?
Лишь святая рука, скорбь сжимая в горсти,
всем виновным воздаст за кровавые реки.

О, гитара, играй! Вспоминай, как он пел!
Ток по нервам бежал в миллионы ампер.
И мороз отступал. И звенела капель.
И летела душа окрылённая к Богу…
В синем небе как пух облака, облака.
Становилась печаль далека, далека.
Проносились, как сны, пирамиды, века.
И казалось, что боль отболит понемногу.

Но на круги своя возвращается боль,
и на пол брошен хлеб и рассыпана соль, –
снова с обыском в дом лезет пьяная голь,
бьёт под дых вертухай постсоветского ВОХРа.
Ты вернёшься сюда, мой любимый поэт?
За священной рекой вижу твой силуэт.
Ты ушёл навсегда или всё-таки нет?!
Вдруг порвалась струна и гитара умолкла…

Только в сердце гудит колокольный набат
не увидевших свет нерождённых ребят.
Крепко в бутовских рвах их родители спят,
прикрывая землёй пулевые прорехи…