Зима. Фауст. Мефистофель
                         
                         Мне скучно, бес.
                                Александр Пушкин, «Сцена из Фауста»
Фауст:
За окнами — зима.

Мефистофель:
Не говори...

Фауст:
За декабрями ходят январи.

Мефистофель:
Открытие, достойное пера.

Фауст:
А помнишь, ты твердил «Пора, пора...».

Мефистофель:
Да, я твердил, я и сейчас готов
всё повторить с набором тех же слов.

Фауст:
Пора, пора... и часто в январе
я тоже думал о своей поре:
начало года, праздники, запал...

Мефистофель:
О да, застолье, выпивка, упал
от радости, должно быть, и потом...

Фауст:
Ты не о том, и слишком зло, притом.
Зимой бывает странная пора:
светает чуть, и с самого утра
торопишься увидеть там, вдали
за окнами не краешек земли,
не старый дом, изученный уже
до надписей на верхнем этаже —
спешишь увидеть чистые снега,
дорогу на иные берега,
и там на этих дальних берегах...

Мефистофель:
Свой старый дом и улицу в снегах
увидишь вдруг, поскольку и вдали
всё то же, как о том ни говори.

Фауст:
А ты шутник... но, вероятно, прав.
Куда идти, когда имеешь нрав
спокойный, созерцательный и без
привычки к бегству? Мне не скучно, бес,
теперь, когда за окнами зима
и улица, что, кажется, сама,
неспешная, течёт за поворот.
За декабрями ходит новый год,
а старый пропадает без следа.

Мефистофель:
И ты бываешь правым иногда.

Корабль
                                            Фауст:
                               Что там белеет? говори.
                                            Мефистофель:
                               Корабль испанский трёхмачтовый
                                           Александр Пушкин «Сцены из Фауста»
Фауст:
Корабль испанский... так свободно
плывёт, не зная, что беда
его преследует всегда.

Мефистофель:
Ах, Фауст, что тебе угодно:
топить его, отдать врагам
или пиратам на закланье?
Что разрешает воспитанье
твоё?

Фауст:
О, нет, я не отдам
его. Пускай плывёт, куда
он собирался изначально.

Мефистофель:
Но, Фауст, это так печально.
Ты скучен праведностью. Да.

Фауст:
Что значит — праведность? Наук
я не встречал об этом, право.
Быть может, праведность оправа,
завеса для весёлых штук,
для тех немыслимых затей,
что кружат голову?.. — не знаю.
Не ты ли вёл меня по краю
и подгонял: «Скорей, скорей»?

Мефистофель:
Да, было время, я с тобой,
вернее, ты со мной, бывало,
покуролесил... «мало, мало,
ещё...» — и в омут головой.

Фауст:
Вот это точно — голова
тонула в омуте, а тело
лишь наслаждения хотело.

Мефистофель:
Ах, Фауст, всё слова, слова...
Скажи, к чему теперь, когда
ты на пороге совершенства,
хулить ушедшие блаженства
и клясть счастливые года?
Что было в прожитом, теперь
не изменить — и слава богу!
А если чувствуешь тревогу
на сердце — что ж, мой друг, поверь,
пройдёт и это в свой черёд,
как говорил один знакомый.
Корабль испанский трёхмачтовый...
Ну ладно, пусть себе плывёт.

Монолог Мефистофеля

Ах, Фауст, ну зачем ты крикнул вдруг
«остановись»? — и всё остановилось.
Ты оглянись, ты погляди вокруг —
весь мир земной как будто впал в немилость.

Летящее — застыло на лету,
ползущее — не ползает отныне,
и женщины застыли, красоту
свою, увы, не подарив мужчине,

да и мужчины — тоже... и моря,
и корабли, и всё, что есть на суше
застыли вмиг, тебе благодаря,
не прошептав «Спасите наши души».

Я помню, как Господь твердил стократ:
«Земля да люди — вот всему основа».
Давай-ка, Фауст, забери назад
своё случайно сказанное слово.

Крик
                      Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!
                                      Гёте «Фауст»
«Остановись!..» — оно остановилось
и замерло, и странная унылость
почудилась в застывшей красоте.
Нет продолженья, значит, нет начала.
«Прекрасное должно быть величаво»,
да величины, видимо, не те.

В застывшем мире, умершем от крика,
любому из от мала до велика
не дышится, не движется уже.
Конечно, в обездвиженном пространстве
всегда и всё — в завидном постоянстве,
не помнящем о бывшем рубеже,

о некогда заманчивой границе,
где все, кто есть, быстры и многолицы,
где выбирают между двух огней —
сегодня рай, а завтра ад суровый...
Глядит на это сверху Тот, который
единственный и всех-привсех главней.

Художник Ари Шеффер "Фауст и Мефистофель", 1831