Бежит автобус, не меняя маршрут, до городского края,
до пустырей, до тех домов,
что распростёрлись вереницей одной к земле прижатой птицей
в плену антенн и проводов.

Я, давний житель не окраин, трясусь в автобусе, изранен
подобной дальностью пути.
И, доезжая до предела, несу израненное тело
своё в надежде донести

его до лифта и порога, где ты, прождав совсем немного,
за опозданье не коря,
впускаешь в дом меня с улыбкой, а мир, окраинный и зыбкий,
(высоким слогом говоря),

всё также стелется у дома, у пустырей, у гастронома
и даже дальше, где леса
уже очерчивают местность, предполагая неизвестность,
кащеев, леших, чудеса.

Там, за очерченной границей, весь мир покажется девицей
ещё невинной до поры...
Несправедливость или странность — мы городские, это данность,
и все природные дары

мы принимаем в час рассвета, когда, не думая про это,
услыша птичий перепев
и за окном увидя снова и лес, и небо, мы ни слова
не произносим, замерев...