Пирамида ночи, сложенная из созвездий, туманов,
краеугольных снов и человекообразных комет,
вонзается в гнездо Земли,
свитое на ветке нашей газо-пенной
Вселенной.
И всё это – прямо у меня во дворе (за порогом).

Понтий Пилат
(это мой –
говорят, когда-то он был губернатором или полпредом – сосед
из 48-й),
прячущий в кармане эпикурейский ад,
солончаковый лёд, карамельный яд
и особо угрюмые феврали,
гуляет с баскервильско-лохнесским догом
в аллеях рыжебородых каштанов.
Дог (а доги, как правило, выходят на улицу без кафтанов),
от холода забежал в подъезд,
но Пилат дёргает пса за поводок –
срывает засыпающий дом с мели`
и с других необъезженных травами мест.
А что стоит его сорвать? Ведь, на самом-то деле, дом –
это огромный плазменный осьминог.

И дом простирает щупальца ввысь и вперёд;
струится, словно мантра по имени Ом,
улиткой – цепляясь за облака каждой антенной –
ползёт
вдоль – по ветке Вселенной,
вдаль – по медовому листопаду.
Пилату
это не очень-то по душе,
но он тащит нас всех, удерживая за поводок,
и видит своё окно на седьмом этаже,
из которого брызжет сок,
как из спелого авокадо.

Я вылезаю на крышу.
Ночь дрожит, как остывающее желе.
Дом пыхтит паровозом, дымит каждой трубой.
Позже устрою ему водопой.
А сейчас я вижу,
как ровно дышит свеча на твоём столе.

Дом подползает ближе.
Пилат, как вышло, совсем неплохой пилот.

И я прирастаю к тебе всеми псевдоподиями и ветвями,
всеми инопланетными кораблями,
миражами электромагнитных нот,
пиковыми дамами и белыми королями,
всеми морскими звёздами и китами…

Зима
в этом году придёт сразу со всех сторон;
закрасит мелом дома,
выдаст каждому новый год,
посадит одного из своих (это некто Декабрь) на трон.
Никто не знает, что тогда будет с нами.

Но пока мы уходим всё дальше по границе вишнёвых вод.