«И море, и Гомер – все движется любовью…»
Осип Мандельштам

Как читать стихи? Меня спрашивают – я обязан ответить. При этом вопросе возникает желание пуститься в рассуждения о природе Поэзии, об особенностях поэтических стилей… Но – кратко.

Прежде всего, должен предупредить о субъективности изложенных здесь суждений, основанных на собственном, хотя и немалом уже, опыте публичного исполнения поэтических текстов. Но именно опыт дает право на попытку некоторых обобщений.

В основе всего – любовь. В данном случае к Поэзии и поэтам. Искусство вообще и Поэзия в частности – один из языков, на котором с нами говорит Бог, приоткрывая захватывающие глубины Себя, как Творца всего сущего. В том, что мы созданы по Его образу и подобию, определяющим является творчество, ибо именно оно наиболее полно уподобляет нас Творцу и приближает к Нему. Потому-то служители искусства, чаще всего поэты и композиторы, говорят о том, что они не сочиняют, но лишь записывают под диктовку свыше. Вот и Пушкин: «Веленью Божию, о муза, будь послушна!» Или Ахматова:

…Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, –
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
(«Тайны ремесла»)

Потому и познание Поэзии, ее всепроникающей музыки и смысла, невозможно в стороне от познания Бога.

Второе. Настоящий поэт – как правило, человек значительной судьбы, часто трагической, но всегда «невольник чести», а поэтический дар, и не просто дар, а дар плодоносящий, – награда за самоотверженность и верность призванию. Призыв, зов, призвание – слова одного корня. Этот дар сродни дару чудотворения и целительства святых подвижников.

Аскетика творчества и аскетика святости (пост и молитвенное бдение) – совсем не одно и то же, но и то, и другое – аскетика. И расхожее выражение «искусство требует жертв» - совсем не пустые слова. Слово бывает действенным только там, где оно не расходится с жизнью. Если слово и дело поэта не есть единое целое, если его стих – не плод его жизни, то и всё его творчество останется фарисейским пустозвонством, которому нет и не будет веры никогда. Одетый в золотую порфиру неспособен к проповеди нестяжательства. Потому и невозможно «сорвать с лаврового деревца искусства хотя бы один лист, не заплатив за него жизнью». (Томас Манн, «Тонио Крёгер»)

Весьма красноречива в этом смысле одна из историй о махатме Ганди. Приходит к нему как-то женщина с мальчиком:

-  Помоги, учитель! Мой сын очень любит сладкое – так, что ест тайком сахар и все, что попадется под руку. Это уже вредит его здоровью, и я не знаю, что делать.

-  Приходи через неделю, - сказал учитель.

Через неделю, когда женщина пришла, он подозвал к себе мальчика, посмотрел ему в глаза и сказал:

-  Не ешь сладкого.

Спустя неделю, женщина пришла снова:

-  Учитель, случилось чудо – мой сын перестал есть сладкое! Но почему ты не сказал ему эти слова неделей раньше?

-  Неделей раньше я сам очень любил сладкое, - ответил учитель.

Измени жизнь, и слово твое обретет силу. Об этом же Иисус: «Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: "дай, я выну сучок из глаза твоего", а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего». (Мф. 7, 3-5.)

Слово с силой становится источником веры и доверия.

Так веришь Гумилеву, когда он говорит о своих читателях:

…Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.
(«Мои читатели»)

Веришь потому, что он и сам был храбрец на войне («…Но «Святой Георгий» тронул дважды//Пулею нетронутую грудь»), потому, что и сам, отказавшись поступиться честью, встал под расстрельные пули большевиков.

В силу таких же или подобных причин невозможно не верить Пушкину, Лермонтову, Ахматовой, Пастернаку, – всех не перечислишь. Поэт Петр Брандт сформулировал так:

Моя жизнь откровенно пошла на лад –
Так сходит на «нет» волна.
По закону голодных я виноват
И отвечу теперь сполна.

Недопустима ложь и при чтении их стихов. Поэтому чтец, исполнитель, актер должен в определенном смысле уметь разделить с автором его судьбу и крест, уметь так отстроить – как скрипку по камертону – свою жизнь по его жизни, чтобы крест поэта стал на время чтения и его крестным путем, а его строки рожденными здесь и сейчас. Иными словами, необходимо взрастить в себе право на «присвоение» чужих строк, - чтобы мне верили так, как верят автору. Умиленности и сентиментальной чувственности здесь явно недостаточно, право читать стихи надобно заслуживать.

Третье. Кто-то считает, что есть стихи, не предназначенные для чтения вслух. С моей точки зрения это абсурд. Одно из двух: или речь идет не о стихах, а их подобии, или это мнение человека, ничего не смыслящего в Поэзии. Поэзия от звука – слова, ритма и музыки – неотделима. Валентин Непомнящий, выдающийся пушкинист и уникальный исполнитель пушкинских текстов, утверждает: «Пока я не прочту стихотворение вслух, я понимаю в нем меньше половины». И продолжает: «Стихи - идеальное проявление языка. А русский язык - самый гибкий, самый выразительный. У нас огромную роль играет интонационная музыка. Причем музыка не только в фоническом значении, но и в смысловом». Ее, Поэзии, наиболее приближенное к авторскому замыслу звучание всегда полнокровно и полновесно, оно всегда – музыка небесных сфер. Если стих невозможно заставить звучать – это околопоэтический мусор.

Работая над стихами разного уровня и качества (а иногда в силу профессии приходится читать и откровенно слабые вирши), я сделал еще одно наблюдение: хорошие стихи запоминаются надолго, плохие заучиваются, но покидают память почти сразу, вместе с уходящим днем.

И еще. При запоминании и многократном прочтении хороших стихов они, открываясь всё новыми гранями, становятся в моем восприятии и понимании лучше, крепче, совершеннее. Плохие, напротив, при заучивании и потом чтении обнаруживают и оголяют все свои слабости, недоработки, все случайности слов и фраз. «Из песни слова не выкинешь», - это про хорошие стихи. Из плохой «песни» слова выскакивают легко, заменить их просто. Это оттого, что плохая песня ими не дорожит, они легко ей достались, она легко с ними и расстается, иногда настолько легко, что проще выкинуть всю песню, нежели хоть как-то ее улучшить. Что и происходит: Поэзия не признает их за своих и, как сорняк, отбрасывает в забвение.

И наконец, последнее и тоже немаловажное в понимании точного чтения стихов.

Есть два основных типа чтения – авторский и актерский.

Совершенно новый тип, который я бы назвал исследовательским, явил нам Валентин Непомнящий. Мне довелось слышать его на ежегодном псковском Пушкинском театральном фестивале, где на протяжении многих лет он оставался одним из ключевых участников фестивальной творческой Лаборатории. Год за годом он страницу за страницей раскрывал нам звучащего Пушкина: весь «Евгений Онегин», «Медный всадник», «Граф Нулин», «Домик в Коломне», множество стихотворений. Кажется, всего Пушкина он знает наизусть. И не просто знает. Такого постижения автора, такого взаимопроникновения поэта и чтеца я не встречал более нигде и никогда. Это – результат плодотворной, плодоносной работы сердца и ума, но прежде всего – любви к поэту и Поэзии, результат исследования жизни и творчества Пушкина не только как поэта, но и Пушкина-философа, мыслителя, историка, христианина и человека чести. Не могу не вспомнить слова Пастернака: «Дарование учит чести и бесстрашию, потому что оно открывает, как сказочно много вносит честь в общедраматический замысел существования».

Валентин Непомнящий – не поэт, не актер, его выступления никак не оформлены сценически, пластически, музыкально. Но происходит главное: раскрывается необъятный мир Пушкина во всем его многообразии, непредсказуемости и тайной закономерности. Как-то один из писателей, услышав его чтение, сказал, что возникает впечатление, будто, когда Пушкин писал своего «Онегина», Непомнящий стоял за его спиной. Сам же Валентин Семенович говорит: «Я читаю не хорошо и не плохо, я читаю правильно». И это слово со властию, он имеет право так сказать.

Поэты читают с разной степенью доходчивости. Самый примитивный их штамп – заунывно-возвышенный. В принципе, они тоже читают правильно, поскольку для них открыты все смыслы и чаяния, вложенные ими в их детища, но с доходчивостью прямо беда. Они словно бы остаются вещью в себе. Их исполнительство не пересекает рампу, не становится достоянием аудитории. Звучащая поэзия волей-неволей становится фактом сценическим, неизбежно предполагая воздействие на зрителя и обратные от него импульсы.

Но есть и замечательные обратные примеры, свидетельства тому – многочисленные сохранившиеся записи чтения поэтами своих и не только своих стихов. Прослушайте, к примеру, «Шаги Командора» Блока в чтении Эдуарда Багрицкого, где все полно экспрессии, где звучит-звенит каждая строка, где полновесно каждое слово. И все же не могу признать чтение поэтов стопроцентным. Впрочем, есть один пример почти абсолютного чтения – это питерский поэт Петр Брандт, который читает стихи так – и свои, и чужие, – что нисходящий с неба светящийся столб высокой Поэзии звучит наиболее полно.

Впрочем, актерское чтение тоже бывает разным.

Самое примитивное и, на мой взгляд, совершенно неприемлемое, - когда стихи читают как прозу. Когда все логически верно, доходчиво, грамотно, но при этом суть Поэзии, как отличной от прозы речи, не оплодотворяет ничего. Как прошедшая стороной гроза. Думаю, именно таких чтецов имел в виду Юргис Балтрушайтис, говоря собратьям по перу: «Не давайте своих стихов актерам».

Но есть и прекрасное именно поэтическое актерское чтение, когда полноправной хозяйкой остается Поэзия. Так читал Пушкина и Бродского Михаил Козаков, так читает Цветаеву Алла Демидова, - умно, ярко, выразительно. И ритм, и музыка работают здесь по полной. И все же…

Самое сильное, правильное и полноценное звучание стихов возникает лишь тогда, когда актер сам не чужд сочинительству, когда он сам, на собственной «шкуре» испытал муки поиска единственно верного слова и получил тем самым право по достоинству оценить слово, звук и образ, найденные другим. Когда, наконец, он сам – личность и человек незаурядной творческой судьбы.

Такая поэтическая подготовка в сочетании со сценическим опытом и профессиональным актерским инструментарием воистину способна творить чудеса, ибо в этом случае актер способен мысленно пройти вместе с автором весь путь от замысла до законченного поэтического произведения и найти ему соответствующую звуковую форму. Таково чтение Владимира Высоцкого. Послушайте (благо, интернет позволяет), как он читает, к примеру, стихи Семена Гудзенко «Перед атакой» («Когда на смерть идут,- поют…») и «Мое поколение» («Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели…»). Так читает Сергей Юрский – Пушкина, Бродского, Пастернака. Послушайте, и вы многое поймете из того, как и для чего нужно читать стихи.

Источник: http://pln-pskov.ru/culture/actj/117780.html