Не был, не участвовал, не привлекался...

---

Что с того, если здесь мы не свидимся больше? Прощай!
Все на свете случайно. Но это — не выход в беспечность,
коль разлука навечно случайнее встреч невзначай.
Лишь она мне дает ощутить натуральную вечность.
Лишь сейчас я могу перед ней, как пред ликом небес,
вместо жизни твоей мне открытых, застыть истуканом
и сказать: «Я люблю» — хоть от этих великих словес
слишком сильно несет в наши дни площадным балаганом.
Раскрываю уста, невзирая на это, чтоб ты
не смогла позабыть ни мой голос — как стражу при наших
разбежавшихся днях, — ни мои столь земные черты,
словно слепок с тебя, от тебя столько боли принявших.
Пусть же будет наш путь, раздвоившийся в сплетню и грех,
многолетним, чтоб ты — Боже правый, чем я озабочен! —
шла дорогой страданья так долго, что стало б для всех
молодящихся сук и седых кобелей у обочин
несомненным, что боль — это только твоя колея,
твой единственный путь — только боль. И на этом спасибо!
Ибо с этого дня я — твой голос скорбящий. А я
наторел в восклицаньях, тебя призывающих. Ибо,
словно бог афинян, я привык превращаться в тебя.
Быть тобой. И, от жизни почти что двуличной,
мне в твоей колее ошиваться, рассудок губя,
и скорбеть о тебе, чем проклятьями сыпать, привычней.

Но отныне мой гнев, разгромивший запруды в уме,
захлестнув мелкоту наших мужеств, замужеств, содружеств,
будет мчать за тобой по следам, как стремнина во тьме,
у тебя за спиной возникать, как сновидческий ужас.
Он разрушит твой сон в самом дальнем из выбранных гнезд,
и с подбитым крылом ты отстанешь от стаи вороньей,
и не сможешь над ним ты возвыситься в сонмище звезд
ни презреньем своим, ни оглядкой на глаз посторонний.
Мой рассудок сейчас как сосуд до краев. И любой
проходимец, бесспорно, способен ухмылкой нетрезвой
полоснуть по сердцам нас, пригубив прощанья с тобой,
словно самым тупым из зазубренных подлостью лезвий.
Что с того! Все равно — помяни мой пророческий глас —
ты нигде не найдешь избавленья от этого гнева.
Я — распятье твое, эшафот и костер! И сейчас,
как безумный слепец шаря пальцами справа и слева,
я сбираю во тьме скрупулезно все щепы души
для костра, на который ты всходишь по собственной воле.
Ибо ночь вкруг меня! А во тьме — все огни хороши
от небесных светил до занявшейся шапки на воре.
Только имя твое я хотел бы спасти от огня,
даже зная, что ты тем-то мщение мне и готовишь,
что, когда ты сгоришь, твое имя задушит меня,
как одно из живых стоголосых, сторуких чудовищ.