Они встречались уже полгода, но всякий раз, когда Даур говорил Юльке: «Я еду, буду через час» – её окатывало такой первозданной сладостной отравой, что сердце на мгновение останавливалось, а потом как будто срывалось с места, и Юльке хотелось прыгать по комнате на одной ножке.
Когда через них обоих, пронизанных молниями страсти, проходил громовой раскат, и они вместе уносились в послегрозовую заоблачную легкость, Юлька падала Дауру головой на грудь, улыбалась в блаженном полузабытьи, а он брал её руку и медленно, долго целовал в ладонь.
Потом она запускала пальцы в его жесткие, густые волосы, гладила их, замечала в их черной россыпи первые серебряные нити. Это вызывало в ней нежность и новое предгрозовое вдохновение, и она жадно приникала к его губам, уверенно ведущим в поцелуе, как в танце.  

Ещё ей нравилось, когда Даур на несколько минут засыпал рядом с ней. Она  приподнималась над подушкой и рассматривала его немного уставшее, красивое, безупречно выточенное, лицо, профиль с тонкой горбинкой носа, черные ресницы.
До Даура Юльке никогда не приходило в голову, что её может привлечь восточный мужчина. Эротический поисковик неизменно подбрасывал ей светловолосый и светлоглазый скандинавский тип.
Именно к этому типу принадлежали Юлькин ненадолго случившийся муж и слишком надолго завладевший её душой возлюбленный, который появлялся и исчезал в течение семи лет, отъедая по кусочку от Юлькиного сердца и веры во всесилие абсолютной любви.
Мужа Юлька не выбирала – он просто появился рядом с ней, как данность, столь по всем параметрам безупречный, что было бы неблагодарной расточительностью не принять от жизни такого щедрого подарка.
Лишь некоторое время спустя Юлька осознала, что не все, даже самые роскошные дары, желанны. А то, что не желанно, может быстро превратиться в обузу.
Быть второстепенной деталью в домашнем инетерьере Юлькин муж в конце концов не захотел, а большего Юлька предложить не могла. Они расстались по взаимному согласию, без надрыва, что принесло Юльке облегчение и упоение вернувшейся свободой, которая снова явила ей все вольные четыре стороны, простиравшиеся в бесконечность.  
Впрочем, скоро бесконечность вся ушла в одну бездонную  больную точку и приобрела имя любовь. Так душа выбирает один раз: придирчиво своевольно, с первого взгляда – и навсегда.  
Но и «навсегда» оказалось понятием относительным –  ведь так неуловимы и переменчивы образы времени.  Когда Даур появился в Юлькиной жизни, душа её уже покинула замкнутый круг любовного счастьестрадания. Любовь превратилась в подобие древних руин, которые ещё хранят былое величие, но уже не имеют живой связи с настоящим.
Юлькина связь с настоящим тоже была несколько условной. Конечно, она старалась, как могла, расписывать серый холст бытия всевозможными красками – делала карьеру в иностранной фирме, параллельно подрабатывая переводами с английского, выдумывала себе какие-то поездки и увлечения, не пропускала театры и модные шоу.
И все-таки в её жизни как будто не было самой сути жизни, её ядра, горячей сердцевины – не было той яркости событий и эмоций, которые и составляют суть существования. Часто Юлька целые вечера проводила у телевизора, подпитываясь чужими жизненными сюжетами.

Увидев Даура в первый раз – он заказал ей переводы документов – Юлька подумала: да, Восток – дело тонкое. Или темное? Мужчина – с другой планеты. Но что-то в нём, несомненно, есть. Ум, собранность, жизненная энергия. Понятно, что заурядный человек не смог бы заниматься успешным бизнесом.
Даур бросил ей комплимент – откровенно мужской, на доли миллиметра не перешедший грань дозволенного. Она напряглась и отстранилась. Он это заметил. Во время следующей встречи тоже сделал шаг назад. Юлька немного поразмышляла, и в результате явилось классическое: пуркуа бы и нэ па?
Они не виделись неделю – Юлька заканчивала очередной перевод. За это время, удивляясь себе самой, она приобрела несколько сногсшибательных нарядов, в которых, как ей казалось, не умела существовать. Примерив же новую одежду, поняла, что немало драгоценных женских лет попросту выкинула на ветер.
Как Юлька и рассчитывала, Даур был сражен её стремительным превращением из сдержанной офисной леди в длинноногую победоносную диву, попирающую мир острым фирменным каблучком. Свидание было назначено и состоялось в одном из самых дорогих ресторанов города.
То был первый и единственный раз, когда Даур и Юлька вместе появились на людях. Потягивая дорогой коктейль, Юлька кокетливо вежливым голосом задавала Дауру общепринятые вопросы, в голове же у неё постоянно крутилась мысль: Господи, я же не смогу его поцеловать – он слишком угольный. И похоже, страше, чем мне казалось. Сколько же ему лет?
Когда Даур отвозил Юльку домой в дорогой иномарке, она отметила, что у него красивый профиль  – такой, по её представлениям, мог бы быть у восточного мудреца или поэта из далёкой древности. Ещё в голове пронеслась мысль, что подобный тип мужчины, конечно, притягателен для многих женщин, но, увы, не для неё. Юлька сразу же решила, что поблагодарит нового знакомого за чудесный вечер и деликатно даст понять, что продолжения не предвидится.
Когда они подъехали к дому, зарядил отчаянный ливень, который так неистово бился о стекла машины, что Даур и Юлька несколько минут сидели молча, словно околдованные его заклинаниями. Юльке вдруг подумалось, что всё-таки очень уютно и защищенно вот так в машине с кем-то пережидать дождь. Да и что такое машина, как не большой застеклённый зонт на колесах?  
Юльке стало вдруг вседозволенно легко –  просто так, без причины – и явилась пронзительная нежность к этому дождю-колдуну, к защищающей от внешнего мира машине, к сидящему рядом мужчине, совсем незнакомому, но почему-то решившему провести один вечер своей жизни именно с ней.
Юлька протянула руку и дотронулась до волос Даура – это был жест  благодарности и прощания, и ещё чего-то неизъяснимого, как тоска по мимо спещащей жизни.
И в эту же секунду Даур обнял её лицо обеими руками, привлек к себе, стал целовать ей глаза и щеки, ещё не приближаясь к губам.
Потом язык его нашел Юлькино ухо и слился с ним, как океан с раковиной, и Юлька почувствовала, что  улетает из своей телесной оболочки в доисторические миры, в тропическую чувственную влажность, из которой жизнь и произошла, вложив в каждое живое существо генетическую память о себе. Она сама рванулась к губам Даура – она уже  знала, какими они будут – продолжением океана, бездонного в страсти, побеждающего все земные трагедии, время, смерть.
Юльке казалось, что поцелуй не прекращался, когда они шли под дождем к  подъезду, когда поднимались в лифте к её квартире. И когда между ними уже не осталось никаких границ, и вся Юлька была раковиной, вбиравшей ритмическую мощь океана, устремленного к ней одной, поцелуй продолжался, был отдельной неповторимой мелодией страсти.
Юлька не запомнила, как Даур ушел, сказал ли какие-то слова напоследок. Он и она так легко перешли на чуткий язык прикосновений, что произносить какие-то слова было всё равно что прибегать к услугам косноязычного переводчика.
У Юльки земля уходила из-под ног и, словно она навсегда превратилась в раковину, шумел океан в ушах. Она хотела осмыслить произошедшее и не могла.
Слишком долго на свете существовали только одни губы, которые были ей желанны. И даже после того, как канула в Лету эпоха Юлькиной  любви, и у неё под наплывом скуки или в порыве бесшабашного попустительства затевался какой-то случайный секс, она избегала долгих поцелуев.
Когда ушел Даур, Юлька поняла, что произошло невероятное: не знакомый ещё вчера мужчина, инопланетянин из других миров,  чья жизнь была бесконечно далека от её жизни, миновав все условности и запреты, вернул её губам чувственный отклик, сцеловав с них единственность других губ.

                                                                   . . .

И ведь было же у Юлькиной любви когда-то земное имя. Было ли? Было, конечно. Но Юлька забыла его навсегда. Эти жгущиеся пять букв были изгнаны из сознания и подсознания, всех тайных закоулков памяти, где они могли бы задержаться, затаиться на время, но при малейшем дуновении напоминания снова превратиться в пламя и сжечь всё вокруг. Поэтому имени не осталось, а возникло обозначение Икс – символ oбезличeности и перечеркивания. Перечеркивания всего, что было так долго для Юльки сутью существования, правдой и праздником души.  
Юлька часто задумывалась, была ли в тех отношениях страсть всеопределяющей? Иногда ей казалось, что любовь её так тиха и нежна, что скорее напоминает первый робкий  снег на полях, чем неистовый пламень. Тиха, нежна и бела до горизонта, и ещё дальше и ещё…Таким светлым и чистым было лицо Икса, когда он засыпал рядом с Юлькой, положив ей руку на грудь – лицо ребенка, выдержавшего все взрослые испытания минувшего дня и отпущенного до утра обратно в детство. Юлька всю ночь могла смотреть на его лоб, сонные ресницы, чуть приоткрытые во сне губы, которые ей  так хотелось разбудить поцелуем.

Икс предавал Юльку так же естественно и легко, как она прощала и принимала его – как будто сценарий их земных отношений был изначально заложен у них в генах, и оба не могли отступить от своих ролей. По закону некой таинственной цикличности Икс приходил к Юльке, а после рвался от неё прочь, а она пыталась его удержать. Ей представлялось, что её любовь всесильна. Семь лет она возводила волшебные замки на песке, уверенная в том, что Икс лишь из мальчишеского упрямства воздвигает между ними барьеры. Ей казалось, что надо  просто отдаться на волю времени, сердца, судьбы, и они с Иксом рано или поздно будут вместе. По-другому просто не может быть.
Но время явило иную свою волю: после очередного отступничества Икса не случилось возвращения. Некий механизм бытия как будто отработал заданную программу, и Икс, окончательно сойдя с орбиты Юлькиной жизни, переместился на орбиту другую.
Юлька хотела пойти на свадьбу Икса и взглянуть на всем уже заметный живот невесты, но испугалась (ведь могла же выкинуть что-нибудь безумное, могла) – и не пошла.
Время бесконечно долго превращало замок любви в доисторические руины. Медленно каменело сердце. Труднее всего было не представлять, каким мог бы быть их с Иксом ребенок, который так и не появился на свет. Юльке тогда казалось, что её всю перечеркнули - с головы до ног, засыпали вулканическим пеплом, как Помпеи. Бывают, оказывается, невидимые катастрофы и нераскопанные города. И под пеплом надо научиться жить.

                                                                   . . .

Даур не скрывал от Юльки, что женат, у него трое детей и работа двадцать четыре часа в сутки.
- Многого я тебе предложить не могу (короткая пауза между двумя поцелуями).
- Пусть будет так, как будет.

Стало так, как и предсказывал Даур. В общественных местах они вместе больше не появлялись. Кино, кафе, рестораны, прогулки по городу – рука в руке – были не из их жизни, и Юльку это не расстраивало. Она сама не хотела тратить драгоценное время на условные прелюдии к тому главному, что происходит между мужчиной и женщиной без посторонних глаз. Их желания были прямолинейны, как стрела, летящая в одну-единственную цель. Так же, как и их отношения, которые не имели шанса отклониться куда-то в сторону. Юлька хорошо знала, чего хочет от Даура, и знала, чего хочет он от неё – ровно того же, не больше, но и не меньше. Но путь стрелы и её фантастически безупречное попадание в цель –  были прекрасны.
С Дауром Юлька чувствовала себя женщиной. С головы до ног. Единой и неделимой – с доисторических времен и до настоящего мига. Женщиной, восставшей из многовекового плена ложного стыда и отрицания того исконного, изначального, природного телесного неистовства. Это была какая-то магия – перпетуум-мобиле страсти, абсолют жизненной энергии.
Даур пропадал на несколько дней, потом звонил неожиданно, говорил, что приедет через час. И Юлькин блёклый, безликий вечер тут же преображался, становился ярким и звонким, наполнялся предвкушением праздника.
Юлька старалась не задумываться, какие чувства испытывает к ней Даур. Главным для неё было то, что он снова и снова выкраивал неучтенный час в безумном графике жизни, чтобы примчаться к ней, слиться с порога в поцелуе, отнести на диван, припасть губами к сокровенному устью, заставить кричать от возносящего к небесам блаженства.
О будущем они не говорили, оно им не принадлежало. Их стихией был миг настоящий, спонтанность, доводившая радость встреч до предельной остроты.
Лишь один раз Даур сказал Юльке:
 – Ты всё-таки необычная женщина. Неревнивая. Ни разу не спросила меня о жене.
Юлька на мгновение задумалась:
 – Но ведь это не имеет к нам никакого отношения.

Впрочем, Юлька так рассуждала не всегда. Ещё до Икса случился у неё короткий  роман с молодым человеком из артистического мира, рано заимевшим жену, ребенка и полный комплект семейных обязательств, которые откровенно противоречили стилю жизни свободного художника. Юлька тогда по полной программе прокрутилась в центрифуге надрывных эмоций, вызванных классически банальной ситуацией.
– Ты спишь со своей женой? Если бы мы встретились пять лет тому назад – всё было бы иначе? Ты хотел этого ребенка? Нет, мы пойдем именно на этот фильм и на последний сеанс. Ей будет плохо? А мне разве хорошо? Купи мне кольцо – это будет символично.
Хотя за всеми этими фразами и стояли в тот момент искренние чувства, много позже Юлька недоумевала, как могла она прозносить подобные штампы – словно кто-то тянул за ниточки, словно марионетку.
А у героя скоротечного романа были нежные руки и чуть роскосые рысьи глаза с прозеленью, и если бы Юлька тогда умела просто растворяться в миге страсти, не отравляя эту страсть ядом ревности и безответных вопросов, какой незамутненно радостной могла бы быть память о той встрече.
Но в те годы Юлька, как и её подруги, жила не сутью настоящего мига, а предвкушением  спланированного будущего. Не зная ещё, что ничего в жизни нельзя смоделировать заранее, что никакого выстроенного будущего нет, есть только непосредственное ощущение настоящего мига – Юлька впоследствии и отношения с Иксом пыталась привести к некой нафантазированной модели: белое платье, венчание, белая яхта, свадебного путешествие, одуванчиковые головки детей, ежевечернее явление Икса на пороге, и они все – она и дети – бегут к нему, обнимают, виснут на нем, а ночами только бы знать, что он дышит рядом, только бы класть ему голову на плечо, всё остальное не важно, не первостепенно, главное – бесконечная преданность ему,  жертвенность, всё на свете для него, только бы мчаться сквозь годы вместе с ним – куда угодно, пусть и в чёрный, неумолимо затягивающий в себя, туннель небытия. И потом – тоже вместе с ним. И да будет так.

Подруги советовали: «Да оттолкни ты его хотя бы раз – побудь стервой, больше к тебе привяжется…» Но Юлька так не могла. Она не хотела с Иксом игры, притворства,  украденных мигов, она с ним хотела судьбы. Всё остальное в ее представлении было суррогатом, изменой её любви.
Судьбы не получилось, остались именно миги – остались навсегда, даже не цветными картинками – какими-то парящими образами, неожиданно повторяющимися обмираниями сердца.
Вот Юлька на звонок подходит к двери и знает, что через мгновение белая  рубашка Икса, как птица, перелетит через порог, и сердце опрокинется в нежность, как в сладостный белый керосин, и она угловато по-детски потянет Икса за руку в комнату.
Вот летняя ночь вдвоем с Иксом – эта ночь всегда здесь, рядом – просто кликнуть её, свистнуть в Лету, и примчится – вечная, вещая, бессмысленная.
Икс сидит на балконе под летними звездами на старой расшатанной табуретке и курит, а шестнадцатилетняя Юлька, которой почему-то уже исполнилось тридцать, рядом с ним – держит пепельницу. На ней короткое летнее платье, хвостик на затылке. Икс гладит одной рукой её шею – длинную, с легкими завитками волос, которые не влезли в хвостик.
 – Ты моя прелесть…конфетка ты моя…
И вот уже ночь перелетает черной птицей в рассвет, и они целуются в полусне, а потом снова засыпают – уже до зрелого утра, разнеженно отяжелевшего от солнца. Юлька открывает глаза и понимает, что то, ради чего она родилась, свершилось. Весь мир, как из ведра, окачен живой водой, и счастье подсвечивает каждый предмет – новостройки за окном, качели на детской площадке, деревья в изумрудном ореоле.

Те же самые деревья Юлька помнит уже другим летом – одетыми в грязно-зеленые лохмотья, уныло раскачивающиеся на ветру. Юлька смотрит на них и понимает, что спасения нет, нет совсем, как совсем больше нет в её жизни Икса, и вернуть его невозможно – он ушел навсегда, и нет на свете никакого всесилия  любви, есть только детские лепеты души, только одной этой душе и понятные, ей одной и дорогие, и невнятный этот язык непереводим, а, значит, не доступен другим душам.

Уход Икса взорвал Юлькину веру в счастливую любовную совместность, как бомба террориста. Осколки  сложились в парадоксальное осознание того, что, наверное, именно неосуществимость и придает любви ту предельную экзистенциальную остроту, с которой ничто иное в мире не сравнимо. Еще долго назойливым роем накатывали мысли: разве не был абсолют Юлькиного счастья с Иксом предопределен его постоянными уходами? Но ведь достался же Икс кому-то в мужья. Почему не ей? Почему на роль жены он выбрал другую женщину? Чего для этой роли не доставало Юльке? Или, наоборот, чего было в ней для этой роли слишком много? Может быть – любви? И именно поэтому их жизни должны были разойтись в разные стороны? И какая в конечном итоге разница? Просто – любовь не осуществилась, вот и всё. Бывает и так. На свете бывает по-всякому. Случается и извержение вулкана. И за одну ночь с лица земли стирается целый город с тысячами жизней, живых душ, чувств и надежд. Бывает и так, что душу засыпает пеплом измены. Но надо жить дальше. Надо жить под пеплом. Просто как-то жить. Но как?  

                                                             . . .

Юлькины отношения с Дауром не были изначально заключены ни в какие житейские рамки. И  не были возведены в непосильно божественную степень, как с Иксом, когда весь мир являлся лишь  декорацией к любви, а душа была до пределов раскачена на экзистенциальных качелях между счастьем и страданием.
Отношения с Дауром были лишь тем, чем они были – страстью, неповторимым узором прикосновений, медовой истомой губ. Встретиться с Дауром без телесной близости было бы невозможно. С Иксом телесное всегда уходило на второй план, точнее – было лишь поводом к чему-то большему, находящемуся за гранью слов, за гранью обыденной жизни. Из-за этого и встречи с Иксом всегда были больше просто встреч – они как будто выносили Юльку в космическую беспредельность,  приближали к ощущению бессмертия. Поэтому так резко обрушивали Юльку в смертельную пустоту уходы Икса.
Об уходы Даура Юлька не обрезалась. Ей нравился блаженный штиль ночного одиночества после эротического шторма, который насыщал каждую изголодавшуюся клетку её тела. А утром Юлька кидалась в обновленное, заполненное до краев энергией бытие, чтобы лепить из него всё, что ей хотелось.
Подруги сразу заметили, что Юлька изменилась. Oна появлялась в неизменно хорошем настроении и в такой одежде, которую раньше не носила – в коротких юбках, стильных блузках. И вообще она вся сияла и светилась, как будто в ней включили цветной фонарик. Как будто её вообще включили обратно в жизнь.
Одна из самых близких Юлькиных подруг – Ксюша – попав очередной раз в поле Юлькиной искрящей радости, а после обнаружив у неё в ванной мужскую туалетную воду, замучила Юльку расспросами, и та сдалась. В сущности ей хотелось рассказать кому-нибудь о Дауре.
С Ксюшей Юлька училась в одной школе, потом они поступили в разные вузы. Ксюша была истинным гуманитарием, любила долгие разговоры по душам и, как казалось Юльке, не делила жизнь лишь на чёрное и белое. В этот раз, однако, Ксюша была настроена одномерно скептически:
 – Это совершенно бесперспективные отношения. У тебя же нет никаких шансов.  Ты  даже появиться с ним нигде не можешь. Ты когда-нибудь спрашивала его, как он относится к жене?
 – Это совсем не важно, - Юлька с улыбкой смотрела на обескураженную подругу, - Я получаю от Даура больше, чем его жена, в том главном, чем  мужчина может одарить женщину. Вектор прямонаправленной страсти – так это называется? Я, наверное, сошла с ума и вижу весь мир в кривом зеркале, но, знаешь, мне иногда кажется, что не такая уж это и завидная роль – быть женой, с которой годы уже стёрли грим желанности. Не знаю, всегда ли так в браке происходит. Я была замужем всего полгода, да и не по великой любви, если честно. Возможно, существуют и другие брачные отношения, но я их не встречала. Я вижу, что рано или поздно жены становятся для мужей лишь привычкой, частью устоявшегося быта, не более того. Хорошо ещё, если между супругами устанавливаются  ммм…дружеские отношения – назовем это так. Но новизну страсти, яркие любовные эмоции мужья начинают искать на стороне. И жена Даура не исключение. Ведь если вдуматься – она на самом деле очень несчастная.
Тут Ксюша воззрилась на Юльку с неподдельным негодованием:
 – Она – несчастная? А ты себя пожалеть не хочешь? Он для жены и детей вкалывает, как ломовая лошадь,  деньги в дом приносит, а к тебе с пустыми руками мотается вкушать новизну страсти. Пусть купит тебе хотя бы что-нибудь – компьютер там для начала.
 – Понимаешь, это я уже проходила. Это нарушает идею.
 – Какую еще идею? Что за бред?
 – Ну да – нарушает идею бреда, то есть чистой страсти, где эрос как творчество – без примесей быта и денег. Я отлично понимаю, что Даур и с женой ложится в постель. И вообще с ней проводит больше времени, чем со мной. Но весь вопрос в том, что заставляет мужчину приходить к женщине. В одном случае – это тяга к комфорту, бытовым сваям, привычной и накатанной модели существования. Женщина в этом раскладе не сверхценна, понимаешь? Чисто теоретически на её месте могло бы быть другое женское существо, подходящее на роль исправной хозяйки, по сути ничего бы не изменилось.
А есть в мужчине жажда обладания именно той, которая в этот миг для него центр любовного неистовства. Когда тело и душа в одинаковой степени подожжены страстью – ничего прекраснее этого чувства нет, хотя оно и недолговечно. Таков, видимо, закон бытия.  Так вот для меня лучше хоть мгновение быть абсолютно желанной, чем годы – на вторых сексуальных ролях. Неужели ты этого не понимаешь?

 – Понимаю. Oн тебя просто использует. Tы служишь для него легкодоступным сексуальным объектом – нет, объедком! –  как все филологи, Ксюша любила поиграть словами.

 – Ну это ещё спорный вопрос – кто объедок? И кто кого использует?  –  Юлька мечтательно закрыла глаза – Да будет тебе известно, Даур – уникальный мужчина, я таких ещё не встречала. И не думаю, что встречу. Да, мы используем друг друга, если хочешь. Но делаем это по обоюдному согласию, более того – по очень сильному влечению друг к другу. Я этими отношениями –  такими, какие они есть – упиваюсь. Чувствуешь разницу? Не убиваюсь, а упиваюсь. Убиваться – это уже было.
 – Ты хотя бы знаешь, какие у него к тебе чувства? – не сдавалась Ксюша
 – Не знаю. Может быть, не самые глубокие. Да и не мог бы он себе позволить слишком сильно мной увлечься. Его бы разорвало пополам. Он  ведь сам себе не принадлежит. Знаешь, у меня к нему такая нежность просыпается, когда я думаю о том, как он себя сжигает ради семьи, не каждый бы так смог, а он – сильный, взвалил на себя гору и везёт. Мне хочется его за это залюбить, заласкать всего.
 – Вот из-за таких, как ты, мужчины и думают, что им всё можно.
 – Им и должно быть всё можно. Если это понять, то ловишь настоящий женский кайф.
 – Просто у тебя не все дома, – резюмировала Ксюша.
 – Просто мне не нужно классического дома: нестерпимого однообразия быта, разборок вокруг денег и прочих оборотных сторон совместного сосуществования,  периодического провисания тетивы сексуального желания. Пусть меня тысячу раз осудят, но я хочу, чтобы эта тетива была натянута туго-туго, и стрелы безупречно попадают в цель.
 - Это ты сейчас так рассуждаешь, пока молодая и привлекательная. А что в старости
   Запоёшь, когда перестанешь быть вожделенной мишенью для стрелы? – разговор с
   Юлькой явно задевал Ксюшу за живое.
  Сама Ксюша яркой внешностью не отличалась, равно как и железной женской хваткой, и в  
  её арсенале пока не наблюдалось ни законного мужа, ни лучника со стрелами.
- До старости ещё дожить надо, –  Юлька посмотрела на Ксюшу как на дитя неразумное, -  
  Говорю же тебе, есть только время настоящее. От него и танцуй.

Когда раздраженная Ксюша ушла, Юлька задумалась: а может быть, она обманывает себя? И ей тоже на самом деле хочется быть разгримированной из тайной возлюбленной в законную жену, к которой какой-то мужчина должен будет приезжать каждый день, независимо от того, что он при этом чувствует. И не важно, что она будет чувствовать. Просто встретятся два одиночества и разведут у дороги свой костер. И будут подбрасывать в него полешки. И будут вместе возделывать быт. Будут наверняка надоедать друг другу, но будут в то же время вместе спасаться от вездесущего одиночества, которое с годами все суровее встает за спиной, как невидимый конвоир.
Может быть, Юльке на самом деле хочется именно такой жизни, просто она не понимает себя? Когда-то давно, в эпоху любви к Иксу она понимала себя целиком и полностью. Она знала, чего она хочет. Она хотела быть женой Икса. И его возлюбленной. И его ребенком. И матерью его ребенка. Но так не получилось. Пепел Везувия засыпал город ее любви, и всё запуталось, все пошло прахом и пеплом.
И теперь – под слоем разбитых надежд, под слоем пепла – она ищет иные варианты существования. И не знает толком, как она хотела и могла бы жить.
У Даура получилось возвести классический дом, он заключенный на золотой семейной каторге, а Юлька семь лет избывала каторгу безнадежной любви, которая не дала ей ни дома, ни семьи. У Даура в результате – дети и прочный каркас бытия, если такое в принципе возможно. А у Юльки – только сладостный шрам на сердце да своевольные сновидения из прошлого, как рана ноющая перед дождем.

                                                          . . .

Телефонный звонок разорвал паутину Юлькиных сбивчивых размышлений:
 – Я еду. Буду через час.
Мир снова озарился  фейерверком радости, закружился, как карусель: принять душ, наложить легкий макияж, что-то новое придумать с волосами.
Поправляя белоснежную чайку трусиков на безупречных бедрах, Юлька подумала о том, что всё-таки в стихии страсти – есть своя неоспоримая правда. Эта правда проще и скоротечнее, чем правда мучительной любви, но только она и может ещё хотя бы на миг оживить душу, затеплить свет в окнах разрушенного дома, снова выставить на подоконниках алые цветы. Пусть хоть на миг. Но этот миг не иллюзорен, потому что искренен и значит – истинен.
С Дауром она королева в царстве мига, а не судьбы, но разве этого мало? Ведь чаще всего миг – лучезарен, а жизнь печальна. Юлька хотела бы, чтобы Даур запомнил все те прекрасные мгновения, которые она подарила и ещё подарит ему, на всю жизнь. И она навсегда запомнит их лучшие мгновения вдвоем.
Люди ведь и не могут дать друг другу большего, чем  краткие миги радости,  вспыхивающие над безжалостным, всепожирающим болотом быта, болезней, смертей. Только эти огоньки, это ожерелье из счастливых мигов и заберет душа с собой в последний путь.
А пепел оставит на земле.