Ему было шестнадцать, а ей тридцать три. Она узнала его с первого взгляда. Именно не влюбилась, а узнала: это мое. Потом влюбилась и испугалась, позвонила подруге и расплакалась:
- Это какой-то Фрейд...Или Федра...
Мудрая подруга помолчала минуту и сказала.
- Только не ешь себя. Это пройдет...Это всегда проходит...

Но это не успело пройти, потому что они кинулись целовать друг друга, как сумасшедшие, когда он пришел к ней по какому-то придуманному делу, и чайник выкипел дотла, и они опомнились только, когда всю квартиру заволокло дымом.
Собирая воедино последние осколки благоразумия, она отвела ему волосы ото лба и заглянула в глаза:
- Это просто желание сексуального опыта или что-то большее?
- Это что-то большее. Можно я вечером опять приду?

Они не расставались три недели. У него были каникулы, а у неё отпуск. Еще у неё был друг в Америке, которому она позвонила и сказала:
- Никогда больше не приезжай.

Он притащил из дома инструменты и вешал ей полки на кухне – вдохновенно, неумело, ненадежно. А она вдруг стала одеваться как девочка – в короткие платья, собирать волосы на затылке в «хвостик», перестала пользоваться макияжем, стала застенчивой и какой-то полупрозрачной от счастья.
Она просыпалась по утрам и просто смотрела на его лицо, на его веки, на волосы, разметавшиеся на подушке, дотрагивалась губами до его щеки, и он улыбался ей во сне.
И так легко и радостно, и немного пустынно было в том июле, как будто они одни  остались на планете, и только солнце, вечное солнце заглядывало в окна, и они бежали во двор кататься на роликовых коньках, и она смеялась и неловко подъезжала к нему, чтобы обнять.

А потом его мама – почти её ровесница – наконец, обнаружила, где он, и забила тревогу. Она хотела придти к нему домой, посмотреть маме в глаза и сказать: « Я люблю его...». Но не успела, потому что он ушел  и больше не вернулся. Когда  она сама, превратившаяся в тень, разыскала его, он сказал ей:
- Так будет лучше. Останемся друзьями.

Всё та же подруга посмотрела на неё всепонимающими глазами и попросила:
- Только не страдай. Это пройдёт.  

И стало, действительно, легче, и она научилась просыпаться без него, и постель уже не казалась холодным гробом, а была просто постелью – с подушкой и одеялом, всё, как положено. И наступила зима.
Она увидела его случайно в какой-то общей компании, и сердце мгновенно  сорвалось с места, как дикий конь с привязи, и устремилось к нему. Они ни о чём не говорили в тот вечер, просто он вышел на улицу вслед за ней, и они остановились в какой-то выстуженной подворотне и целовались, как сумасшедшие, и время остановилось, и ей казалось, что планета уходит у неё из-под ног.  
В ту ночь её удивило, как не изменился вкус его губ – горько-сладкий, как чуть перезревшая черная смородина. Ей казалось, что она опускает лицо в теплый, прогретый солнцем смородиновый куст, прямо в счастье опускает лицо, превращается в маленькую девочку, сладко и без сновидений засыпающую на его плече.
На рассвете началась метель, и, выбежав утром из пустой квартиры, она увидела его следы на снегу – спешившие прочь. Снег заносил и заносил следы – неостановимо, безжалостно, безучастно.

Месяцы проходили, и появлялись какие-то люди, и возникали неотложные дела, и она была вместе с людьми и улаживала дела и всё-таки проходила мимо людей и дел, не вникая, не интересуясь. И повторяла себе самой: «Это пройдет...».

Когда однажды из телефонной полуяви возник его голос, она сказала ему после долгой паузы, стремительно медленно возвращаясь обратно в жизнь, постигая азы дыхания, размораживая собственный голос: «Ты где? Я хочу тебя видеть...»

Когда ему исполнилось восемнадцать, она безумно захотела от него ребенка. Ей казалось, что их нерожденный мальчик или нерожденная девочка взывают к ней из Космоса, хотят придти на Землю, и это тайное искушение, которое никак не вписывалось в реальность, было её единственной правдой, единственным  страстным земным желанием.  
И была ночь, когда он пришёл к ней смертельно уставший и сразу же заснул, не выпуская её из объятий, и она знала, что никогда еще не подходила так близко к  запретной черте, как знала и то, что завтра ночью его не будет рядом, потому что в его жизни, в его потоке Времени правят совсем другие ночи и другие женские имена. И не решилась.

И накатило очередное лето. Открыв дверь на поздний звонок и увидев его на пороге, она вдруг поняла, что он из ребенка превратился в мужчину, и шестнадцатилетняя девочка в ней смутилась перед его силой, перед его ростом, перед его крупными руками – почти что львиными лапами, от которых она глаз не могла отвести, такими родными они были.
И уже потом, в минуты прекрасного безмолвия, когда он целовал её в глаза смородиновыми губами и гладил по голове, ей всё хотелось запомнить его руки, запомнить на долгие годы вперед, как будто в них заключался какой-то главный код её собственного существования, который надо было обязательно расшифровать. И она предоставила губам вычисление этого кода и целовала до бесконечности его длинные пальцы, царапины и шрамы и коричневатый налет на коже от неумелого и неуёмного курения.
Тем летом что-то произошло с её талантом самоуговаривания: «это пройдёт...». Её любовь, как всесильный джин, вырвалась из замкнутого сосуда привычной бытовой реальности и поднялась над казенными буднями, над покорной разлинованностью житейского пространства, где каждый существовал в своей условной клеточке.
Любовь восстала надо всем этим, своевольно выпрямилась во весь рост, слившись с необъятностью Вселенной, и, превратившись в неуправляемую силу, потащила её через ночь, через безумный ему звонок на какую-то последнюю окраину, где они целовались, как сумасшедшие, опустившись прямо на землю, и она кричала ему:
- Перестань меня предавать.
На рассвете, когда все звезды были выпиты небом, и они оба встали с остывшей земли, и она обняла его и попросила: «Согрей меня», он опустил голову и сказал, отводя глаза:
- Никогда мне больше не звони.

Она позвонила ему ровно через месяц, потому что поняла, что если не сделает этого, сердце у неё остановится. Незнакомый голос вежливо сообщил, что «здесь такой-то больше не проживает».

Она посмотрела на себя в зеркало и отшатнулась от собственного почерневшего лица. «Это пройдёт, это пройдёт, это пройдёт»  – твердила она про себя, как заклинание. И снова была рядом всепонимающая подруга, которая буквально за руку ввела ее в кабинет к лучезарному психотерапевту, и она подумала, что так, наверное, чувствуют себя обитатели сумасшедшего дома, из буйных превратившиеся в тихих, на всё заведомо согласившиеся, ко всему безразличные.

- Это пройдёт, – обнадежил психотерапевт, выслушав то, что ему положено было выслушать. – Применим приём устранения нежелательной зависимости. Сначала надо погрузиться в транс. Представьте мысленно ту связь, которая существует между вами, чисто символически – в виде, например, нити, проволоки, ленты. Где эта связь проходит? Ну например, идёт от сердца к сердцу. Представьте эту связь и мысленно перережьте.

Она постаралась сосредоточиться, представить его себе, представила вдруг невыносимо ясно, всего-всего, зацелованного до последней родинки, до последней царапины и вдруг поняла, что никакой проволоки, веревки, ленты нет. Есть множество лучей, нитей, связей. От её сердца к его сердцу. От её глаз к его глазам. От её губ к его губам. От каждого её атома к каждому его атому.
Светящееся облако связи. И перерезать его невозможно – ни мысленно, ни наяву. Никак.

Годы, годы, годы – как костяшки на старинных деревянных счетах, которыми ещё пользовалась её бабушка. Один к одному, один за другим – в прошедшее время, в забвение. Как пыль, клубящаяся по дорогам, доходили слухи: он женат, у него дочка. Она сама не заметила, как вышла замуж.

Они встретились однажды осенью на вокзале, в самой сердцевине людского броуновского движения, как будто некая таинственная сила выхватила их из толпы и столкнула друг с другом. Он изменился, утратил юношеский облик и на лицо  легли усталые тени, но глаза были всё те же – утягивающие за собой в бездонный омут.
Как сквозь стекло прозвучал его далёкий голос:
- Как у тебя дела?
Она что-то ответила ему. Потом ещё что-то. Потом замолчала. И сказала вдруг:
- Ну что, любимый, хорошо тебе без меня?
Несколько мгновений он смотрел ей прямо в глаза – как никогда не смотрел раньше: долго-долго, зелено-зелено, глаза его утонули в  ней и утопили её в себе, на несколько мгновений они стали только глазами друг друга.
Она сказала ему: «Береги себя». Потом снова стала частью толпы.
И только дома поняла, что не заплакала, что все слезы выплаканы, осталась одна сплошная сушь, и выжженность, и пустота. И в этой пустыне,  в этой невыносимой скуке безлюбья предстоит доживать.

Ему было тридцать три, а ей...ну  не важно сколько. Они встретились в последний раз на шумной улице, ранней весной, когда в воздухе пахло сладковатым дёгтем, и обольщениями, и бессмертием. Он шел ей навстречу и вел за руку девочку с зелеными глазами, очень похожую на него.
Они ничего не сказали друг другу, хотя заметили друг друга издалека, и она почему-то подумала, что не случайно надела в этот день короткую песцовую шубку, так красившую её, так бесшабашно молодившую. И её прекрасные длинные волосы, должно быть, медью отливают на солнце, а стройные ноги, конечно же, очень хороши в высоких сапогах по последней моде.
Она заставила себя не обернуться. Она шла и шла вперёд – сквозь людей, сквозь весенний воздух, сквозь свою никчемную силу и свой непоправимый проигрыш.

Она не знала, что он обернулся и смотрит ей вслед, а зеленоглазая девочка с нетерпением тянет его за руку.  
Она шла всё быстрее и быстрее, потом почти побежала и вдруг почувствовала, что сердце тоже бежит, но не вперед, куда она приказывает ему бежать – туда, назад, где остался он, бежит всё быстрее. И от этого раздвоения становится невыносимо трудно дышать и надо бы успокоить сердце, уговорить, как это уже было много-много раз, но в этот раз почему-то не получается. «Это пройдет, это пройдет...»
Но буквы складывались в слова всё труднее,  мир отступал от нее куда-то, или она отступала от мира, уступала его другим.
Сначала с недоверием и изумлением, потом вдруг с облегчением и радостью, потому что она увидела, что вокруг есть только одно сплошное вечное солнце, и оно освещает его лицо, его глаза, его волосы, и он мчится к ней навстречу на роликовых коньках – улыбающийся, невыносимо юный, и еще мгновение, и она обнимет его.