Она всё еще говорила иногда во сне на чужом, непевучем, хриплом языке – колючем и непролазном, как заросли дикого терновника. И лицо ее искажалось тревогой и страхом.
Тогда Вадим целовал ее в губы, шептал:
 – Ну всё, Лен, ну всё – проехали...

Они поженились уже двенадцать медовых месяцев назад, но первозданная острота счастья не исчезала. Когда Вадим впервые увидел Ленку на студенческой вечеринке, ему показалось, что у него в крови забулькали пузырики шампанского, и он со стремительным гусарским нахальством, не дав ей толком опомниться, утащил ее от подруг в морозный парк и там, целуя впервые, понял, что она будет его женой.
Он тогда ничего еще не знал о ней, кроме того, что она невыносимо красива: тонка, стройна, вся как будто вылеплена из каррарского мрамора. И цвет волос изумительного оттенка – пшеничное поле на закате; глаза серо-зеленые, постоянно меняющие оттенок – они брали его сердце за краешек и вели за собой. И он шел за ней: ведь нельзя же оставаться без сердца.

Вадим быстро разузнал, что его любовь живет с бабушкой и дедом, а про родителей ничего не известно. Говорили, что и сама Ленка появилась в Иркутске недавно, хотя здесь родилась, но потом куда-то надолго уезжала. О своем прошлом никому не рассказывает. А если кто слишком рьяно пристает с вопросами, выставляет, как ёж, иголки.
Натыкаться на Ленкины оборонительные шипы Вадим не хотел и ни о чем её не расспрашивал. В конце-концов ему не было дела до Ленкиного прошлого. Он хотел быть её настоящим и в смелых мечтах – творцом их совместного будущего.
Тайна приоткрылась, когда уже был намечен день свадьбы, и  Ленка перебралась в его небольшую квартирку на окраине города со спортивной сумкой, куда уместились почти все её вещи. Тогда Вадим и поинтересовался как бы между прочим, приедут ли на бракосочетание его будущие тесть и теща.
– Это вряд ли, –  сказала Ленка. – С отцом мы не виделись лет пятнадцать. Где он – не знаю. А мать уже давно за границей, у нее там своя жизнь.
 – В какой стране?
 – В Дании. В королевстве кривых зеркал и страшных сказок.
 – Почему страшных?
 – Там других быть не может. Андерсена читал? Перечитай повнимательнее. И желательно не десяток христоматийных типа «Дюймовочки», а малоизвестные сказки, которые и самого автора, и его родину лучше всего представляют. Ужастики с ухмылочкой. Хармс рядом с Андерсеном – первоклассник, хотя и способный ученик.
 – Так ты жила в Дании?
 – Жила. Шесть лет.
 – Тебе там, как я понимаю, не очень понравилось?
 – Очень не.
 – Почему?
– Долго объяснять. Замнем для ясности.
 – Ну давай замнем, если хочешь.
А потом впервые случился  «датский ночной кошмар», после которого обет некурения, выдержанный Вадимом по настоянию Ленки больше полугода, пошел насмарку.
В тот вечер они были в гостях, много шутили и смеялись, потом отправились домой пешком через весь город, теплый и пьяный, готовящийся уже вот-вот выстрелить новорожденной листвой, и чтобы ускорить долгожданное лето они целовались под каждой сиренью, каждой липой. Их молодость была единственной, неповторимой и вечной – такой же, как и их счастье. Засыпая, Вадим чувствовал щекой Ленкины влажные после душа волосы. Она уютно устроилась у него на плече и щебетала что-то беспечное. А ночью он проснулся от её крика. Она билась головой о подушку,  говорила на непонятном языке – то быстро-быстро, захлебываясь словами, то медленно – обрывками фраз. Вадим прижимал Ленку к себе, целовал, пытался разбудить, но не мог. Приступ окончился так же внезапно, как и начался. Ленка затихла,  задышала ровно, лицо её прояснилось. Но Вадим больше не мог спать. Выйдя на кухню, он извлек дрожащими пальцами из шкафа кем-то забытую пачку сигарет, закурил и просидел в сизом едком дыму до рассвета.

Утром он спросил её:  
 – Тебе что сегодня снилось? Ты так странно во сне разговаривала.
Ленка тряхнула отросшей челкой, поизучала в чашке всплывшие на поверхность чаинки:
 – Да ерунда какая-то, даже и не вспомню. А что я говорила?
 – Ты не на русском изъяснялась, на тарабарском.
 – На датском значит. Не обращай внимания. Пережитки прошлого. Всплывает из подсознанки.
 – Лен, ты еще кричала во сне. Я, честно говоря, просто выпал в осадок.
Она посерьезнела, подошла к окну и стала разглядывать разноцветные фрагменты детской площадки во дворе. Наконец, сказала:
 
 – Слушай, я думала, что это прошло навсегда. Ну после того, как я к тебе переехала. Дед с бабушкой тоже натерпелись. Я когда только вернулась в Россию, почти каждую ночь кричала. Но я сама этого не фиксирую никак, даже не могу утром вспомнить, где я была во сне.
– По-моему в каком-то аду. И язык этот датский какой-то..гавкающий, неприятный.
 – Да уж красивым и мелодичным его не назовешь.
 – Лен, может быть, ты когда-нибудь расскажешь мне... о том времени?
 – Там времени не было, Вадим. И меня там не было...Был кто-то другой. Может быть – только моя тень?

                                                           . . .

В день их с мамой отъезда из России было слепяще солнечно и морозно.Снег скрипел под ногами, как под всадником тугое седло, когда они вчетвером – мама, Ленка, бабушка и дед – шагали с сумками и чемоданами к автобусной остановке. С самого утра на Ленку накатило странное состояние – все происходившее казалось ей нереальным. И их с мамой комната, где Ленка прожила свои неполные тринадцать лет, ставшая вдруг чужой и холодной без уютного беспорядка и привычных милых мелочей, и торопливый завтрак, за которым никто не проронил ни слова. Бабушка с дедом сидели за столом как две нахохлившиеся птицы, а мама напоминала древнегреческую статую – отстраненно безмолвную, но преисполненную высокой миссией. Всё это могло быть только дурным сном, как и сам предстоящий отъезд.
Реальностью был вчерашний, последний для Ленки, школьный день – с безупречной тишиной на уроках и бурлящими, как шумная речка, переменами, которые всегда что-то приносили в своем потоке – то новую затею, то ошеломляющую новость, то желанный взгляд. Уже полгода Ленка была  влюблена в одного семиклассника, но не делилась этой тайной даже со своей лучшей подругой Танькой. Просто старалась будто невзначай оказываться на переменах там же, где и объект ее любви. Глаза у мальчика были шальные, обжигающие – именно такие, за которыми, к своему собственному изумлению, Ленка могла бы пойти хоть на край света. Но пока доходила только до ограды школьного двора, да и то под недовольное бурчание Таньки, которая вместо прогулок предпочитала отправиться в буфет и купить пирожное. Танька была безнадежной сластеной, и у Ленки всегда была припасена для таких случаев  шоколадка.
С Танькой они сидели вместе за одной партой с первого класса и были что называется не разлей вода. Вода бы и не разлила. Разделил этот неожиданный отъезд не известно куда и не известно зачем.
Когда мама объявила, что они уезжают из «этой дыры» в чудесную страну Данию к новому папе, Ленка решила, что это очередная мамина фантазия. Несколько лет назад мама вот так же неожиданно собралась вместе с Ленкой скоропалительно перебираться в Москву к новому знакомому –  залетному командировочному, который приехал в Иркутск на неделю налаживать какое-то новое производство. Мама уверяла, что это судьба и любовь всей ее жизни, что москвич обеспечит им достойную жизнь в столице и долго не могла понять, почему новоиспеченный жених, умчавшись на казенной машине в сторону аэропорта, так никогда больше ей и не позвонил. Ленке было тогда лет шесть, но она в отличие от мамы сразу разобралась, что это была никакая не судьба, а просто глупая игра, в которую чужой дядя поиграл с её слишком доверчивой мамой, а игру не стоит путать с реальностью.

Вот и идею отъезда в Данию Ленка тоже поначалу не восприняла всерьез. Но мама объяснила ей, что настали новые времена, и теперь можно заочно, по интернету, познакомиться с хорошим мужчиной из другой страны, имеющим серьезные брачные намерения. Оказалось, что летом, пока Ленка была на даче с бабушкой и дедом, к маме уже приезжал «очень хороший человек» из Дании по имени Сэмми, и мама лично имела возможность убедиться в его порядочности и искреннем желании создать семью. Сэмми уже сделал им с Ленкой приглашение и даже выслал деньги на билет.
Мама бегала на курсы английского языка и восторженно говорила дочери:
 – Только представь, ему писали сотни женщин из России, а выбрал он именно нас.
 – Между прочим, меня он не выбирал, – сопротивлялась Ленка, – со мной он даже не встречался.
– Я ему много писала и рассказывала о тебе. Он видел твои фотографии, этого пока достаточно. Вы познакомитесь и подружитесь в Дании, - убеждала Ленку мама.

Возможно, Ленке надо было тогда устроить бунт на корабле, впасть в истерику, сказать свое твердое нет, и всё повернулось бы иначе – разве  смогла бы мама уехать без нее? Но на Ленку напало какое-то странное оцепенение, она не в силах была сопротивляться всему происходящему, противостоять маминой непререкаемой решимости сжечь все мосты за спиной. «Наконец-то и на нашей улице праздник!» – экзальтированно  повторяла мама в разговорах со своими обескураженными подругами. Многие им тогда завидовали. Вот только бабушка уже почти накануне отъезда подлила ложку дёгтя в бочку с медом:
– Ох смотри, как бы заморский принц не оказался свинопасом. Да и вообще кому когда на чужбине хорошо было?
 – А ты не каркай, лучше порадуйся за свою внучку – резко ответила мама, – в Европе будет жить, все лучше чем на немытой родине!
– Ну Европа Европе рознь, – вздохнула бабушка. – этот твой Сэмми явно не из миллионеров.
 – Не важно, там и простые работяги живут неплохо, не чета нашим, –  парировала мама, – А  
    у Сэмми вообще свой собственный бизнес.
 – Вот только не понятно какой, – не унималась бабушка.
 – Ничего, на месте разберемся,  – оптимистично резюмировала мама.

Уже перед самым зевом автобуса, готовым вот-вот закрыться со всеми наспех заглоченными пассажирами, Ленка не выдержала и буквально повисла на бабушке, как лемур на лиане. Бабушка пахла морозом и оладушками, которые Ленка любила с раннего детства и которые бабушка в последний раз напекла им в тот день на завтрак. Бабушка была неотъемлемой частью Ленкиной жизни – ее уютом и защищенностью, тем, что существовало всегда и вдруг в одночасье отнималось. Ленка с пронзительной остротой осознала, что весь ее родной, привычный и прекрасный мир вот сейчас на этой выстуженной остановке разбивается вдребезги. И бабушка –  печальная, постаревшая – теперь лишь одинокий  осколок, обломок этого потерянного мира.
И другие уже более не воссоединимые в одно целое – люди, вещи, любимые места, дорогие воспоминания –  тоже провожали Ленку в далекий путь: дедушка с суровым лицом-маской, как-то неуклюже потрепавший Ленку по голове и вдруг отвернувшийся, не справившийся со своими чувствами; школьный двор с раскидистой лилово-дымчатой сиренью, которая грядущей весной впервые зацветет без Ленки; Танька, отныне обреченная одна отыскивать в сиреневых зарослях шестилепестковые цветочки на счастье; Ленкина школьная любовь, которая теперь пребудет лишь в области тайных воспоминаний; Байкал, где Ленка так любила зимой кататься  на коньках – лететь по кристально чистому зеленоватому  льду до  блаженного изнеможения; сибирское солнце – величественное и щедрое, такое же единственное на свете, как и Байкал, и бабушка, и дед, и Танька, и Ленкино внезапно закончившееся детство.

Водитель автобуса недовольно проворчал:
 – Всё – отъезжаем, поторопитесь!
Бабушка в последний раз обняла Ленку и маму:
 – Ладно, девочки мои, даст Бог всё устроится, все будет хорошо. Вы только как доберетесь, сразу нам позвоните – хотя бы на минутку, Сэмми ведь разрешит? И пишите нам почаще, как там все сложится. Может быть, и мы к вам как-нибудь в гости соберемся.
Когда автобус тронулся, Ленка пробралась в самый его конец, прижалась лбом к мутному стеклу. Дед и бабушка долго смотрели им вслед, стремительно уменьшаясь. Две веточки на белой дороге. Две точечки. Потом и точки эти исчезли, и только тогда Ленка разрыдалась по-настоящему.  

                                                               . . .

В дастком аэропорту мама и Ленка долго стояли в суетливом улее прибывающих и встречающих. Наконец, к  ним протиснулся неряшливо одетый полноватый мужчина с лысиной, мясистыми губами и серыми глазами навыкате. От него резко пахло потом и табаком, и Ленку, уставшую от перелета и едва стоявшую на ногах, сразу же затошнило. Датчанин напомнил ей сома – они как раз недавно изучали в школе разные виды рыб. Ленке учительница поручила сделать доклад о соме. Сразу же припомнилось: «Сом – рыба- хищник с большой головой и пастью, оснащенной щетками мелких, но острых зубов. Сом выходит на охоту ночью, днем предпочитает отлеживаться в укрытии. Известны случаи нападения сомов на людей. Средний вес взрослого сома достигает 80-100 кг.»
«Не Сэмми, а Сом»  – заключила Ленка, когда датчанин протянул ей потную руку и представился.
Потом они долго ехали с сумками и чемоданами в поезде, после чего пересели на автобус и тряслись еще час. Наконец, высадились на какой-то пустынной остановке и долго шли вдоль поля к низкорослым трехэтажным домикам с маленькими окошками без балконов. Все это выглядело каким то сереньким и ущербным и никак не вязалось с Ленкиными представлениями о роскошной европейской жизни.
Мамино лицо тоже застыло в недоумении, когда Сом ввел их в небольшую квартирку почти без мебели, пропахшую пивными испарениями и сигаретным дымом. Сом тут же извлек из-под стола ящик с пивом, выхватил из него бутылку, ловко откупорил и с жадностью припал к горлышку.
По Ленкиным понятиям обстановка в доме была  попросту бедной. В так называемой гостиной стояли лишь старая продавленная софа, грубый деревянный стол без скатерти, весь в пятнах и царапинах, несколько стульев да некое подобие книжного шкафа, где вместо книг на полках лежали  старые журналы. Над столом сиротливо висела лампа с бумажным абажуром. На стенах – ни картин, ни ковров.
Но больше всего Ленку удивило отсутствие в квартире ванной. Имелось только крошечное туалетное помещение, где над унитазом был прицеплен душевой шланг.
Комната, предназначавшаяся для Ленки, напоминала узкий пенал, в который с трудом протиснулся диванчик, письменный стол и стул.
 – Мамочка, мы ведь здесь не останемся, уедем обратно? – взмолилась Ленка
– Подожди, ну надо же осмотреться, понять что к чему, – ответила мама преувеличенно бодрым голосом, хотя было видно, что и ей не по себе.  

Первый датский вечер тянулся для Ленки невыносимо медленно. Она разложила на столе свои любимые книги, которые взяла с собой, но читать не смогла, положила на колени маленького плюшевого медвежонка, свою любимую детскую игрушку, и так просидела несколько часов. Из за стены доносились фразы на английском языке, которые Ленка не понимала, но слышала, что голос у мамы чужой и неестественный, а смех неискренний. Ленка чувствовала каждой своей клеткой, что маме нехорошо, неловко, что ей приходится претворяться.
Ленке было до слез жалко маму, хотелось преодолеть свой страх перед Сомом, войти в соседнюю комнату, взять маму за руку и вывести поскорее из этого чужого неопрятного и неприятного дома, из нелепого недоразумения, которое с ними произошло, из этой глупой затянувшейся игры, рискующей перерасти в беду. Сдерживало Ленку только то, что она совершенно не представляла, куда они с мамой пойдут – одни в чужой стране, как доберутся до аэропорта?
Тогда она незаметно выскользнула из квартиры и зашагала куда глаза глядят по незнакомому пространству – бессолнечному, бесснежному, холодному, продуваемому резким колючим ветром. На улицах было пустынно, лишь один раз мимо прошла компания местных подростков, обстреляв Ленку чужой речью и громким гоготанием,  да промелькнула мимо восточная женщина, с ног до головы закутанная в черное покрывало.

Уже позже, когда они с мамой сидели на крохотной Сомовьей кухонке и ели макароны с консервами, Ленка попросила:
 – Давай позвоним бабушке и дедушке, мы ведь обещали! Они же там волнуются.
Мама погладила Ленку по голове и сказала:
 – Пока не можем, Леночка, Сэмми сказал, что это очень дорого. Вот когда я начну работать, мы будем часто звонить в Иркутск, я тебе обещаю.

Так началась для Ленки датская жизнь. Она замкнулась в себя, как улитка в домике – часами сидела в своей комнате и читала русские книги  или же бродила одна по улицам. С мамой они разговаривали мало. Сом сразу же заявил на маму все права и полностью завладел ее вниманием, к Ленке же относился как к нежелательной, но неизбежной необходимости. Общение между Ленкой и Сомом сводилось к самому поверхностному минимуму, что Ленку полностью устраивало.  
Довольно быстро состоялась свадьба мамы с Сомом. Мама с печальными глазами и накладной улыбкой отправилась в местную городскую ратушу в нарядном платье, но без цветов, вместе с одутловатым Сомом в помятом сером костюме, а Ленка поклялась себе самой, что никогда в жизни не назовет Сома папой.
А потом произошло немыслимое: Ленкина интеллигентная мама с безупречными манерами и высшим экономическим образованием (она много лет проработала в Иркутске главным бухгалтером на большом предприятии)  вдруг устроилась на работу уборщицей в дом для престарелых.
      – Это временные трудности, ничего страшного, – как будто оправдывалась  
     перед Ленкой мама,  – мы русские женщины и не такое можем вынести! Тем
     более уборщица в Дании это не то что в России. Здесь и грязи-то особой нет.
     И вообще в Европе любой труд в чести, будь ты хоть профессор, хоть
     санитарка.
Мама, правда, попросила Ленку не рассказывать о ее новой работе бабушке и деду, когда им удастся наконец позвонить в Иркутск:
      – Дед с бабкой у нас люди старомодные, могут этого не понять, не будем их
     

Ленке мамины рассуждения показались очень странными, ведь с раннего детства она слышала, как важно хорошо учиться и получить высшее образование, чтобы занять достойное место в обществе, а не скатиться к его низам – к тем самым уборщицам, о которых теперь с пиететом заговорила мама.
А потом Ленку отправили в датскую школу – в шестой класс, где ей предстояло выучить датский язык методом интенсивного погружения в местную среду. Как ни странно, Ленка восприняла это событие даже с некоторым облегчением – ей было все равно, где находиться, лишь бы быть подальше от Сома. Датский язык, впрочем, Ленке не  понравился, и хотя датская грамматика была сравнительно не сложной, прозношение давалось ей поначалу с трудом. Но, как известно, детский мозг впитывает чужой язык как губка, и уже скоро Ленка смогла довольно сносно общаться с одноклассниками и осваивать школьную программу. Тут ее поджидал очередной сюрприз. Оказалось, что математика в датском шестом классе была где-то на уровне четвертого класса в российской школе, и Ленка неожиданно стала получать по математике самые высокие оценки.  
Домашних заданий практически не задавали, главный упор делался не на приобретение знаний, а на социальное общение – так называемую «уютность» в стенах школы. «Уютность»  –  приблизительный перевод датского слова «hygge». Это самое «hygge» было для датчан важнее всего на свете: если «не уютно», «не хьюгелит», значит никуда не годится. Постепенно Ленка догадалась, что датская «уютность»  – это прежде всего создание видимости бесконфликтного общения, внешнее соблюдение приличий, а кто там что  чувствует на самом деле – не так и важно.  
Поначалу Ленка пыталась найти в датской школе подобие прежних «русских» отношений –  не поверхностных, а более искренних, доверительных, но натыкалась на глухую стену. Одноклассники не дразнили ее, не обижали, они просто ее не замечали как пустое место.
С первых школьных дней Ленка познакомилась и с так называемой датской Библией Общения –  «Янтелов», суть которой сводилась к следующему: не высовывайся и не забывай, что ты ничего не стоишь.  Все ученики были причесаны под одну гребенку и подогнаны под соблюдение общих правил. Близких дружб в классе не возникало. Казалось, все общаются друг с другом только по необходимости, а после уроков  торопятся разойтись по своим домам и делам в свою закрытую частную жизнь.

Ленка очень тосковала по своей иркутской школе, по тому кругу общения, где она чувствовала себя как рыба в воде. Там, на уроках, в переглядках с подругой Танькой, а особенно на переменах, где каждая минута шла за три –  и вершилась настоящая жизнь. Сама вибрация воздуха была иной, краски и запахи ярче, чувства острее.
Как сильно тосковала она по Таньке! Танька, Танька – первая и единственная настоящая подруга, горькая невосполнимая потеря. Сколько бесконечных километров прошли они вместе по школьным коридорам за пять с половиной лет, сколько секретов и тайн доверили друг другу, как мало было ссор, как много радости.  
И вот теперь Ленка не могла даже позвонить подруге, услышать ее голос, узнать о ее жизни в Иркутске .
«Слишком дорого»  – этот рефрен надолго вошел в их с мамой датскую жизнь.

Разумеется, Сом оказался никаким не бизнесменом – Ленкина бабушка как в воду глядела – а обыкновенным безработным. Справедливости ради надо отметить, что один раз в жизни за год до знакомства с Ленкиной мамой Сом, действительно, попытался организовать свой собственный бизнес и стать уличным продавцом дастких хотдогов. По этому случаю он даже отдолжил у приятеля полусломанный ларек на колесиках, но прыти и бойкости Сому надолго не хватило. Бизнес быстро зачах, и Сом снова улегся на диван пропивать и прокуривать пособие по безработице. Лень и апатия овладели им без всякой меры, так же как пыль и грязь его квартирой. Перевалив за сорокалетний рубеж, Сом почувствовал, что жизнь категорически не додала ему все обещанное в юности, и в порыве хоть что-то изменить в своем существовании решился на крайний шаг –  женитьбу на иностранке, так как требовательные датские подружки давно и окончательно в его жизни перевелись. Проще всего было взять в жены филиппинку, тайландку или русскую – именно эти страны прежде всего  предоставляли для европейских женихов богатый рынок непритязательных невест.
Сом долго взвешивал, раздумывал, советовался с приятелями. Остановился на варианте русской жены – все-таки тоже Европа, хоть и Восточная. А то где эти Филиппины и Тайланд, и что там за женщины? С виду тихи и покорны, но это ведь все равно что жениться на инопланетянке. С русской, как казалось Сому, разобраться будет попроще. В результате скрупулезного отбора круг поисков сузился до трех потенциальных кандидаток обосноваться в неприбранном жилище Сома и облагообразить его семейным уютом. Одна из невест проживала в Санкт-Петербурге, другая в Петрозаводске, третья – Ленкина мама – в Иркутске.
Понимая, что женитьба  проект дорогостоящий, Сом решился отдолжить немалую сумму все у того же приятеля с ларьком (адвокат подстраховал их многолетнюю дружбу соответствующим документом) и отправился в матримониальный вояж по простиравшей к нему руки России.
Выбрав из троих миловидных, интеллигентных и безнадежно незамужних российских женщин Ленкину маму, Сом ощутил новое сладостное чувство вершителя чужой судьбы. Войдя в образ благородного датского принца на белом коне, Сом настолько забылся, что опрометчиво превысил все допустимые финансовые лимиты, пригласив Ленкину маму несколько раз в Иркутске в ресторан и подарив ей в залог искренности своих намерений небольшое золотое колечко.
В конце концов, дело было сделано: невеста прибыла в Данию, свадьба состоялась, эйфория схлынула, а долги нужно было возвращать. От романтики не осталось и следа. Сом постоянно твердил о необходимости экономить. Каждый день мама обегала все окрестные магазины, вылавливая распродажу на те или иные продукты и отдавала Сому чеки для проверки. Мороженое и конфеты стали в доме редкостью, но в пиве и сигаретах Сом себе, разумеется, не отказывал. Курил и потягивал пиво он двадцать четыре часа в сутки, при этом постоянно валялся на диване и ничего не делал.

Единственный пьющий человек, которого Ленка знала в Иркутске, был слесарь Анатолий, которого периодически вызывали что-то починить. От него частенько пахло спиртным, да и одет он был неопрятно. Ленке он казался человеком опустившимся, неблагополучным. Но при этом бабушка всегда говорила, что у Анатолия золотые руки, и если бы он не пил – жил бы припеваючи. Анатолий всегда с восхищением поглядывал на Ленкину маму, но никому бы и в голову не могло придти, что мама вдруг выйдет замуж за слесаря.
И вот теперь получалось, что мама связала свою жизнь с человеком еще более низкого пошиба – не только пьющим, но и бездарным, не умеющим, что называется, гвоздя в стену забить. И не потому ли только мама вышла замуж за Сома, что в паспорте у него значилось «датчанин»? Все это казалось Ленке диким, немыслимым и что еще хуже – постыдным,  жалким и унизительным для них с мамой.  
С каждым днем Сом вызывал у Ленки все большую брезгливость и отвращение. После школы она старалась быстрее уйти в свою комнату, чтобы не попасться лишний раз ему на глаза и не вступить с ним в неловкий разговор. Маму Сом постоянно отчитывал за все подряд, часто повышал на нее голос.
Приходя домой из школы, Ленка нередко заставала маму плачущей. Тоска стояла в маминых глазах и когда вечерами она сидела вместе с Сомом на диване в клочьях сигаретного дыма, и плечо ее, на котором по- хозяйски покоилась тяжелая Сомовья длань, казалось каменным от напряжения.
Ленка удивлялась, как Сом не видел маминого истинного отношения к нему? Самой Ленке все было предельно ясно, хотя мама и избегала говорить с ней о своих чувствах. Возможно, Сома просто не волновали такие мелочи, как душевное состояние своей жены? А грусть в ее глазах он списывал на загадочную русскую душу, которую западному человеку не понять во веки веков?
Главное, что квартира содержалась в образцовом порядке, одежда стиралась, еда готовилась во время, и в дом приносились дополнительные деньги (работа в доме для престарелых оплачивалась неплохо).
Раз в месяц Сом милостиво дозволял маме и Ленке позвонить в Иркутск. Правда, стоял у них за спиной, нервно следя за секундной стрелкой часов и делая жесты, что пора заканчивать.
Разумеется, бабушке и деду мама не сообщала всей правды об их датской жизни. Говорила лишь бодрой скороговоркой, что у них с Ленкой все нормально – потихоньку приживаются на новом месте и надеются скоро приехать погостить в Иркутск.
В реальности ни о какой поездке в Россию Сом и слушать не хотел. Он постоянно повторял жене и падчерице, что им надо прежде всего думать о том, как побыстрее интегрироваться в датское общество, выучить датский язык и вообще быстрее забыть о той тяжелой несчастливой российской жизни, из которой Сом их великодушно вызволил, отворив двери в европейскую сказку.
Ленке подобные разглагольствования Сома были ненавистны. Много раз ей хотелось крикнуть ему в лицо, нет не в лицо, а в водянистую Сомовью физиономию, что там в России, в Иркутске, среди своих друзей, вместе с бабушкой и дедом она была по-настоящему счастлива, а здесь, в стране культа посредственностей, где в школе ученики вежливо хамят учителям, а на переменах листают порножурналы и затягиваются в туалете марихуанной, она несчастна. И уж тем более несчастна она тут, в этой прокуренной холупе, где ее мама превратилась в служанку, а она сама ходит на цыпочках как приживалка и боится лишний раз протянуть руку за конфетой.
Но Ленка молчала потому что не хотела сделать мамину жизнь еще более невыносимой. И все-таки однажды не выдержала. Услышав как Сом грубо выговаривал маме за то, что та позволила себе купить с зарплаты какую-то кофточку, Ленка ворвалась на кухню и закричала:
 – Мама, уедем отсюда! Как ты можешь так унижаться? Я больше не могу так жить, не могу, мамочка, ну пожалуйста, уедем домой!

Мама увела ее на улицу (мимо проплыла перекошенная Сомовья физиономия с вытаращенными глазами), и  они до темноты сидели во дворе на лавочке. Ленка все время плакала, а мимо спешили люди, не обращая на нее никакого внимания (пример европейского уважения к свободной воле индивида: хочешь смейся, а хочешь плачь –  это твое личное дело).
Мама гладила Ленку по голове и повторяла:
 –Дочка, надо еще немного потерпеть. Ради нашего будущего. Что поделать – за все в жизни нужно платить. Я общалась здесь с другими русскими женщинами – поверь, многим еще хуже, чем нам. Одна живет с психически больным, он ее бьет, ночью выставляет на улицу. Да, этот Сэмми идиот, дегенерат, алкаш и скряга, но он хотя бы вменяем, его легко просчитать. И если не совершать ошибок...
 –Мама я тебя совсем не понимаю, – Ленка в отчаяньи смотрела на мать,  – зачем нам эта Дания? Здесь все чужое. Нам здесь плохо. Поедем домой в Иркутск – это же так просто. И все снова будет хорошо, будем жить как жили раньше.
 – И как мы будем там жить?  – в мамином голосе промелькнули стальные нотки,  – Сидеть на голове у бабушки с дедом? Ты еще маленькая и не понимаешь, что значит всю жизнь не иметь своего угла. А твое собственное будущее? Здесь у тебя открываются европейские перспективы, а что там? Ничего хорошего Россию не ожидает.
      – А что нас ожидает здесь? – Ленка смотрела на мать заплаканными
      глазами,  –   Я ненавижу этого Сэмми, всей душой ненавижу, я больше не
       вернусь к нему, лучше останусь жить на улице.
      – Леночка, успокойся пожалуйста, – мамин голос опять помягчал, она
      обняла Ленку, прижала к себе, – Не век нам все это терпеть. Год уже
      прошел, осталось еще два. Вот получу вид на жительство в Дании, и прощай
Сэмми и датское захолустье. Сразу же разведусь. Ты даже не представляешь, какие для нас откроются перспективы. Здесь одинокие матери как в раю живут. Получим в Копенгагене свою квартиру, пособие, у меня будут всевозможные льготы. Начнется прекрасная свободная жизнь – сама себе буду хозяйка. Ради этого можно и потерпеть немного, правда же? А там, может быть, судьба мне улыбнется – встречу хорошего мужчину, буду счастлива.

                                                               . . .

После Ленкиного срыва обстановка в доме накалилась еще больше. Сом заявил, что если подобное хулиганство повторится, ему придется обратиться за помощью в социальные органы – в датскую Коммуну, где знают, как приструнивать агрессивных тинэйджеров. В Дании есть интернаты для трудных подростков и приемные семьи, умеющие заниматься воспитанием детей с психическими отклонениями, и если мама не в состоянии сама справляться со своей вздорной и невоспитанной дочерью, выход один – обратиться за помощью к государству.
Мама умоляла Ленку не раздражать больше Сома, смириться, затаиться до поры до времени. Ленка же упрашивала отправить ее обратно в Иркутск с бабушке и деду, но мама была категорически против – по ее словам, ради Ленкиного же блага.
Ленка старалась проводить в квартире Сома как можно меньше времени. После школы отправлялась бродить по улицам без всякой цели, часами просиживала в библиотеке, пока от голода не начинала кружиться голова. Тогда она плелась через силу к Сомовьему жилищу, поднималась по лестнице к двери, за которой для нее начинался ад.
Как в тумане прошел еще год. И вдруг Ленка стала замечать, что в Соме произошли необъяснимые перемены – он как будто смягчился к ней, перестал придираться по любому поводу, начал ей улыбаться и даже дарить подарки, явно пытаясь наладить с ней хорошие отношения. Мама обрадовалась:

 – Вот видишь, смирением и терпением можно большего добиться, чем ненавистью,  – сказала она Ленке, – смотри-ка, и Сэмми потихоньку оттаял. Представляешь, даже сказал мне, что подумывает о том, чтобы тебя удочерить. Правда, не знаю, будет ли нам от этого какая-нибудь выгода – наследовать-то после него нечего. Квартира и та не его собственная, а муниципальная. Зато датский паспорт получишь сразу – это, конечно, огромный плюс.
– Мама, я не хочу быть дочерью Сэмми, – решительно заявила Ленка, –  мне наплевать на датский паспорт.
 – И напрасно! – мама покачала головой,  – это всё твоя подростковая категоричность. Пока своего ума нет – слушайся меня.

Приступ Сомовьего благорасположения к Ленке продолжался. Она часто ловила на себе его странные взгляды  – протяженно изучающие, внимательные и одновременно какие-то затуманенные, нехорошие. От этих взглядов Ленке становилось не по себе, накатывала необъяснимая тревога, но она брала себя в руки и старалась переключать мысли на что-нибудь другое.
Принеся Ленке в подарок  очередную вещицу, Сом расспрашивал ее о школе, о планах на будущее и все время повторял, что они семья и должны заботиться друг о друге. К большому удивлению Ленки и мамы, Сом стал приглашать их в кино и даже организовал поездку в Копенгаген в знаменитый старинный парк Тиволи, где катался с Ленкой на аттракционах, а после предложил им с мамой пообедать в кафе.
Наконец, Сом расщедрился до такой степени, что начал самолично покупать Ленке новую одежду. В магазинах он с видимым удовольствием выбирал для своей юной падчерицы юбочки и блузки, без всякого смущения вваливаясь в примерочную кабинку именно в тот момент, когда Ленка там стояла в одном белье. Ленка заливалась краской, но молчала – ей не хотелось снова испортить отношения с Сомом, к тому же был он для нее существом бесполым, рыбьим, чужим, а потому совершенно безличным и безразличным. Она долго не понимала, что оказалась в ловушке.
В один вечер все предстало в своем истинном свете. Мама в кои-то веки отправилась на встречу со своей русской приятельницей, и Ленка осталась с Сомом одна. Тот милостиво приготовил им двоим нехитрый ужин и зачем-то откупорил бутылку виски, которую один за едой и опустошил. Ленка уже собиралась уйти из кухни в свою комнату, как Сом сказал, что хотел бы с ней серьезно поговорить. Ленка видела, что отчим изрядно пьян, но опять-таки не решилась ему отказать и осталась. Затянувшись сигаретой, Сом долго смотрел на Ленку мутными глазами, не произнося ни слова. Наконец, вымолвил заплетающимся языком:
– Нам надо поговорить откровенно. Ты уже взрослая девушка, у тебя потрясающая фигура и такая грудь, что бабочки летают в животе. У тебя наверняка уже есть парень, и ты с ним, разумеется, спишь. Это нормально, я это одобряю. Чем раньше ты станешь опытной женщиной, тем лучше. Я могу тебе в этом помочь. Я научу тебя таким вещам, что твой парень будет в полном восторге и никогда тебя не бросит. Но это будет наш маленький секрет – ты меня понимаешь? Твоя мама ни о чем не должна догадываться. Я все устрою как нужно. Я скажу ей, чтобы пошла работать сиделкой в ночную смену – за это больше платят. Она не осмелится ослушаться. Кто она без меня? Я только пикну в Kоммуне, что не хочу с ней больше жить – и вы вылетите отсюда обратно в свой вонючий Иркутск. Но я так не сделаю – не сделаю из-за тебя, детка. Я даже не ожидал, что ты будешь для меня так много значить. Ты читала сказку про Гадкого Утенка? Это наш сказочник Андерсен написал – ты знаешь, да?  Когда ты только сюда приехала, ты не была еще прекрасным лебедем, о нет. Ты была такой худющей и угловатой и смотрела на меня с ненавистью. Ты думаешь, я не видел этого? Я много раз хотел выпроводить вас обратно в Россию – зачем мне дополнительные проблемы? Но что-то меня останавливало, и теперь я рад, что этого не сделал. Ты стала просто супер-девочка. Ты сексуальна вся – с ног до головы. Я все время в возбуждении, когда вижу тебя.  Я на все готов для тебя, если ты будешь послушной и сделаешь, как я хочу. Тебе ничего это не будет стоить. Встречайся с любыми парнями, хоть с сотней парней, я не ревнив и не буду создавать тебе проблемы. Повторяю – ни одна живая душа не узнает о нашей маленькой тайне, я обещаю тебе, я клянусь – ты можешь мне полностью доверять. Я человек слова. Ты веришь мне, моя принцесса?

Ленка смотрела на Сома со страхом и отвращением. У нее бешено колотилось сердце, пересохло во рту, мысли путались, она не могла произнести ни слова. Да и что она могла сказать? Она понимала, что находится наедине с полубезумным существом, которому может взбрести в голову все, что угодно. Что если он не ограничится гнусными пьяными бреднями, а кинется на нее? Хватит ли тогда у нее сил, чтобы сопротивляться? И что делать дальше? У кого просить помощи и защиты?

 – Ну что молчишь, малыыыышка? – промычал Сом, –  Я что-то не так сказал? Ты боишься меня? А вот это напрасно. Я твой друг. Я всегда смогу тебя защитить, если понадобится. Посиди у меня на коленях, я тебя не съем. Хочешь я расчешу твои прекрасные волосы?  Почему у твоей матери нет таких волос? Ни у кого на свете нет таких волос, как у тебя.

Сом протянул к Ленке потную ладонь, хотел дотронуться до ее щеки. Тогда Ленка рванулась к двери, вся скованная липким ужасом, выбежала на улицу. Но куда было идти? В полицию? Вот только поверят ли ей там? А что если обвинят в намеренной лжи и обернут дело против них с мамой? Может ли она создавать матери такие проблемы? Мама во сне и наяву грезит постоянным видом на жительство в Дании, и ждать осталось совсем немного – всего несколько месяцев. Сколько маме уже пришлось вытерпеть на пути к этой цели! И если из-за Ленки Сом разведется с ней раньше срока и вышлет их обратно в Иркутск – даже страшно подумать, какой это будет для мамы тяжелый удар.
Нет, Ленка никому не должна говорить о случившемся. Тем более самой матери. Зачем ее мучить? И что мама может в этой ситуации сделать? Она же полурабыня Сома, находящаяся от него в  полной зависимости. Хочет Сом – казнит и разводится, хочет – милует и дает им  возможность остаться в Дании. И если Ленке все это совсем не важно, она прекрасно прожила бы и в Иркутске, то для мамы стать жительницей Европы – теперь главная цель в жизни.
Значит, нужно молчать и делать вид, что ничего не произошло. Возможно, Сом как-то утихомирится, одумается и оставит Ленку в покое. Может, приступ безумия случился у него из-за выпитого виски, ведь он обычно употребляет только пиво. Так Ленка убеждала сама себя, что все не так страшно, но сердце сжималось от недобрых предчувствий.

А через неделю мама сообщила Ленке, что начинает работать в доме для престарелых сиделкой в ночную смену. Ленка пыталась ее отговорить, но ничего не добилась. Выяснилось, что Сом сделал умный ход: разрешил маме половину зарплаты оставлять себе.
 – Ничего, потерплю, недолго осталось – в очередной раз сказала мама, –  день свободы не за горами, и деньги ох как понадобятся после развода.

Когда мама отправилась на ночную работу в первый раз, Ленка вернулась домой очень поздно. Сом уже спал – из соседней комнаты раздавался храп. Но Ленка толком не могла заснуть, все время прислушивалась к звукам в квартире, на мгновение проваливалась в тяжелый сон и снова просыпалась.
Она даже положила под подушку перочинный нож, хотя прекрасно понимала, что не сумеет им в случае чего воспользоваться.
Несколько ночей прошли спокойно. После школы Ленка оставалась допоздна в библиотеке, потом просиживала до упора в ночном «Макдональдсе» и приходила домой заполночь. Утром же чуть свет, не завтракая, убегала в школу еще до прихода с работы мамы.  Сом же никогда не вставал раньше десяти утра.  
В ту страшную ночь, едва зайдя в квартиру, Ленка поняла, что Сом не спит, хотя было уже очень поздно. Из кухни раздавалась визгливая музыка, тянуло сигаретным дымом, Сом вышел в коридор и с ухмылкой уставился на Ленку:

     – Ну что, долго ты еще будешь меня избегать?

     Ленкa почувствовала, что очутилась у самого края пропасти, и обратного хода нет.

 – Я тебя не избегаю, просто у меня дела.
 – Пять вечеров подряд?  Ну что ж, ладно если так. Давай тогда сядем-поговорим, раз ты меня совсем не избегаешь?
 –  Я устала и не могу сейчас ни о чем разговаривать.
 – Я тоже устал, так что можем поговорить лежа. Ты где предпочитаешь – в твоей постели или в моей?
 – Знаешь что – держись от меня подальше. Иначе я заявлю на тебя в полицию.
 – Тогда будь уверена, я завтра же подаю на развод с твоей матерью, и вы быстренько выметаетесь отсюда в Иркутск. Моя страна, разумеется, поддержит меня, а не вас – мы не любим слишком наглых иностранцев, тем более из неблагополучных стран. И я не так прост, как ты думаешь. Я не всегда был безработным. У меня есть связи и выход на хороших адвокатов. А что есть у вас? Ровно ничего!
 – Чего ты от меня хочешь?
 – Ты знаешь, чего я хочу. Если каким-то сопливым пацанам можно, то почему мне нельзя? Я сделал для тебя и твоей матери  больше, чем кто-либо другой. Почти три года вас тут пою-кормлю и даже готов подарить вам Данию и таким образом всю Европу. Это по твоему ничего не стоит? По сравнению с этим я прошу у тебя не так уж и много. И как я уже тебе говорил, об этом никто никогда не узнает.
 – Я еще не была с мужчиной, и не ты будешь первым. Оставь меня в покое!
 – А вот это нужно проверить, крошка, а то что-то с трудом верится, чтобы такую красотку обошло мужское внимание. Я помню, как все было у нас, когда я сам учился в школе.  
 – У вас возможно и было все, что угодно, но у меня всё по-другому. Если бы не мама, я никогда в жизни не осталась бы здесь.
– Ты врешь, я тебе не верю. Все русские спят и видят, как бы удрать из вашей  страны куда подальше. Жизнь в Европе – это для вас дар с неба.
– Не для всех, но тебе этого не понять.
 – Ты считаешь меня идиотом? А вот это напрасно. Твою гордыню пора усмирить. Все равно будет так, как я хочу.

Все за этим произошедшее распалось для Ленки на разрозненные фрагменты, которые потом являлись к ней ночными кошмарами – чередой неисчислимых безумий. Вот Сом- чудовище приближает к ее лицу хищную пасть («Сом – рыба- хищник с большой головой и пастью, оснащенной щетками мелких, но острых зубов»). Сомовий растопыренный плавник скользит по ее бедру, и у нее темнеет в глазах от отвращения («Сом выходит на охоту ночью, днем предпочитает отлеживаться в укрытии; известны случаи нападения сомов на людей»). Тяжелая, дурно пахнущая рыбина придавила Ленку к полу («Вес взрослого сома достигает 80-100 кг.»), она пытается скинуть с себя эту отвратительную тяжесть, но не может, слабость овладевает ею. И тогда перед нею вспыхивает яркий свет, побеждающий тьму и отчаяние, побуждающий напрячь все силы и не сдаваться. И Ленка понимает, что это солнце ее детства – величественное и всесильное. Солнце берет Ленку под свою защиту, передает ей свою энергию,  и вот уже  Сомовья туша бьется склизским хвостом об пол где то поотдаль, а Ленка бежит прочь  ночными улицами, бежит не останавливаясь. Но постепенно тьма опять обволкивает ее, солнце гаснет, превращается в маленькую далекую точку в холодном бесстрастном Мироздании. Ленка смертельно устала, у нее нет больше сил двигаться, нет сил дышать, но она знает, что останавливаться нельзя, потому что рыба-сом вездесуща и не оставит ее в покое. Наверняка Сом устремился вслед за ней и уже плывет где-то рядом в черном ночном воздухе, чтобы возобновить атаку.
Впереди показались огни станции, прошелестел мимо ночной поезд. И Ленка вдруг поняла: вот оно – спасение, мгновенное избавление от всех мучений. Она поднялась на пустынную платформу. Огни другого поезда, едущего в противоположном направлении, медленно приближались к ней. В этих огнях не было живительной силы солнца, но они манили Ленку к себе, их притяжению она не могла противостоять. Огни становились все ярче, все неумолимее.  Как зачарованная Ленка побежала по перрону навстречу поезду,  бросилась в его холодный свет, сорвалась вниз, страшно ударилась спиной обо что-то стальное, услышала совсем рядом громкий лязг и скрежет и потеряла сознание, провалилась в холодную безогневую черноту.

                                                            . . .

Нет больше ни тьмы, ни солнца, но она, Ленка, несомненно где то есть. Она видит белоснежную занавеску на окнах, потом вдруг мелькает перед ней мамино лицо в слезах. Ей уже сообщили, что Ленку спасла какая-то техническая ошибка, из-за которой поезд приближался к перрону очень медленно, да еще хорошо что машинист сумел резко затормозить. В результате – травма позвоночника и сотрясение мозга, а могло случиться непоправимое.
Ленке кажется, что она лежит неподвижно месяцы и годы, ей трудно думать, собирать мысли в целостную картинку, прошлое видится ей как сквозь целофан – расплывчато и отдаленно. Впрочем, никто Ленку не беспокоит, не заставляет напрягать сознание, думать и вспоминать.
Наконец, ей становится лучше, она уже садится на кровати, пытается смотреть телевизор, начинает понемногу разговаривать.
Потом появляется человечек из Коммуны в очоках и с блокнотом в руках, заговаривает с ней вкрадчивым голосом, просит объяснить, почему «она это сделала», убеждает быть искренней, заверяет, что хочет ей помочь.
 – Лена, мы должны узнать, что произошло с тобой.
 – Ничего. Мне просто стало очень грустно. Я очень  хотела домой в
   Россию.
 – И это всё?
–  Это всё.
 – Разве тебе плохо было жить в Дании?
 – Я не знаю...Я просто очень соскучилась по дому.

Сома Ленка никогда больше не видела. Она долго находилась в закрытом учреждении для подростков с тяжелыми психологическими травмами. Там у нее была своя комната, обставленная разноцветной детской мебелью, свой письменный стол, компьютер. К ней приходили заниматься учителя, с ней беседовали психологи, медицинский персонал был предельно вежлив и заботлив, на маленьком розовом подносике ей ежедневно приносили горстку полагающихся таблеток.
Мама часто навещала Ленку, рассказывала новости. Она подала на развод с Сомом и как одинокая мама с ребенком ожидала от Коммуны квартиру. Случившееся с Ленкой сыграло свою роль – квартиру  в самом центре Копенгагена предоставили очень быстро.  С работы мама ушла сразу же после того, как вступила в силу сепарация с Сомом и появилась возможность получать социальное пособие и другие полагающиеся льготы.
Однажды мама сообщила Ленке, что познакомилась на вечеринке с одним очень приятным датчаниным, работающим в солидной фирме, и у них все серьезно.
– Теперь я мужчин буду выбирать,  –  заявила мама и добавила  –  Вот и дождались, дочка, отмучились. И у нас настоящая жизнь началась!

Ленка была рада за маму. Все их мучения в конце-концов оказались не напрасны. Вот только свою будущую жизнь она представляла иначе.
В день своего восемнадцатилетия Ленка купила билет на самолет «Копенаген – Москва – Иркутск». Мама всплакнула, но поняла, что отговаривать дочь бесполезно, собрала посылку в Иркутск, проводила Ленку в аэропорт.
В Иркутске Ленку встречали бабушка и дед – постаревшие, но еще бодрые и энергичные.  И конечно же Танька – похорошевшая, постройневшая. Ленка обняла их всех троих, не в силах сдерживать слезы. Никак не могли насмотреться друг на друга, наговориться.
А потом уже в такси по дороге домой  Ленка не могла наглядеться на свой город – словно и не уезжала отсюда никогда. Будто укололась когда-то о веретено злой волшебницы и заснула не долгие шесть лет, и привиделось ей что-то страшное,  уродливое, но злые чары развеялись, сонное наваждение закончилось. Тьма исчезла, и снова появилось солнце, которое только в Сибири, на родине, и бывает – особенно весной.
Ведь и была весна, и снова зацветала сирень, и Ленка уже знала, что завтра утром обязательно заглянет в свою школу, постоит на школьном дворе, зайдет в свой класс. И снова начнется жизнь, в которой  не все будет легко и просто. И все-таки это будет ее настоящая жизнь. И как же это было хорошо!

                                                          . . .

На свадьбе Ленки и Вадима гулял весь институт – и пели, и танцевали, все было как положено. И как положено в назначенный час белой птицей полетел к гостям букет невесты и попал прямо в руки к ошеломленной счастливой Таньке. А еще через год, когда две подружки сидели на кухне, распивали чаи и болтали, Ленка вдруг лукаво прищурилась и, положив локти на допотопную клеенку в цветочек, заговорщически наклонилась к Таньке:
      – Ну что, справишься с миссией крестной мамы?
      – Не вопрос,  –  Танька придала своему лицу самое серьезное выражение.
       – И чует мое сердце, Танька, будет девочка.
       – Берем и девчонку. Главное, есть еще время имя придумать.
       – Есть одно имя на примете. Может быть, тебе даже понравится.
       – Ну? И какое же?
       – Вот дурочка недогадливая. Та-тья-на.