* * *

Небо шире, ворота уже.
Проведи меня сквозь редут.
Над слоями вороньих кружев
гужевые ряды плывут,
то верблюжьи, а то оленьи.
Среди братии кучевой
умощусь на твоих коленях,
постою на руках с тобой,
принимая тепло и тяжесть,
обретая телесный жар.
Истончается Сивцев Вражек
или сивый Крещатый Яр
в дымный порох, коштовный скрежет,
в иероглиф резных эпох.
Так язычески, будто прежде
тут вслепую прошел Молох.

* * *

Всю ночь стою столбом, офонарев.
Весомые константы на дворе
подвижней, чем трава и мошкара.
И плоскость кровли, и объем шатра.
Осознанно крошится потолок.
На одинарных рамах и двойных
дрожит стекло.
И падает лубок,
затем что гвоздь не выдержал стены.

И утром не подумаю присесть.
Бревенчатый дебелый сопромат
вращается по кругу наугад,
то к лесу повернет, а то бог весть.
И в том бог весть
взлетает белый свет
как птица или шар. Одно из двух.
Сводя передвижение на нет
и фабулу, и зрение, и слух.

Теперь и мне туда нужней всего,
в шар-птичий расширяющийся круг.
Не потому что б я ее.
Но вдруг
она меня не меньше моего.
Вот-вот узнаю кто кого любил!
И белый шар уходит из-под губ,
дробящийся
и возведенный в куб
по мере откровения и сил.

* * *

Прилетай ко мне, шелкопряд,
мимо Огненных гор вдоль реки Меконг.
Это звук и русло сточной воды
и остывшие камни в один гнилозубый ряд.
Длинный список щебня, навеки почивший лонг
и над ним затрепещут твои черты.
И пыльца вспорхнет как иланг-иланг,
оживляя солнечную струю.
Скажут, парус белеет в чужом краю,
а тебе, однодневке, менять жилье
пропадать между черным и голубым.
Промолчи, что прядешь суровье.
А шелк
выдыхаешь порой. Как дым.