Кажинный раз на этом самом месте
     я вспоминаю о своей невесте.
     Вхожу в шалман, заказываю двести.

     Река бежит у ног моих, зараза.
     Я говорю ей мысленно: бежи.
     В глазу -- слеза. Но вижу краем глаза
     Литейный мост и силуэт баржи.

     Моя невеста полюбила друга.
     Я как узнал, то чуть их не убил.
     Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,
     что выдержал характер. Правда, пил.

     Я пил как рыба. Если б с комбината
     не выгнали, то сгнил бы на корню.
     Когда я вижу будку автомата,
     то я вхожу и иногда звоню.

     Подходит друг, и мы базлаем с другом.
     Он говорит мне: Как ты, Иванов?
     А как я? Я молчу. И он с испугом
     Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.

     Их мог бы сделать я ей. Но на деле
     их сделал он. И точка, и тире.
     И я кричу в ответ: На той неделе.
     Но той недели нет в календаре.

     Рука, где я держу теперь полбанки,
     сжимала ей сквозь платье буфера.
     И прочее. В углу на оттоманке.
     Такое впечатленье, что вчера.

     Мослы, переполняющие брюки,
     валялись на кровати, все в шерсти.
     И горло хочет громко крикнуть: Суки!
     Но почему-то говорит: Прости.

     За что? Кого? Когда я слышу чаек,
     то резкий крик меня бросает в дрожь.
     Такой же звук, когда она кончает,
     хотя потом еще мычит: Не трожь.

     Я знал ее такой, а раньше -- целой.
     Но жизнь летит, забыв про тормоза.
     И я возьму еще бутылку белой.
     Она на цвет как у нее глаза.

Иосиф Бродский