Когда уносит осень птиц

Когда уносит осень птиц, и мне, как птице, –
так хочется перенестись, переместиться.
Да и без них накатит стих, не в лад сезону,
сбежать бы из узилищ сих в иную зону
от длинных тем, от глины дел, что мнешь, сутулясь,
от мутных душ и душных тел, недужных улиц.
Из мира, где деньга и пот, где лямку тянешь,
чтоб этот бутер, этот брод, и чтобы глянец,
где суета и словеса, и боди билдинг,
и где свирепствует попса, ибо дебилдинг.
Куда-нибудь к подножьям гор, или в пампасы,
где в небесах и чижик горд – эль кондор паса...
На горы, в щели их, пазы, – от всей бодяги-
туда, где правильны козлы, и яки всяки.
Хоть в самоедские снега, хоть в Аппалачи -
от жизни сучьей навсегда к чертям собачьим...

Но ты свободен - не сопи, глотай таблетки-
лишь только в выборе цепи и формы клетки.




Упала температура

А. Брятову

Упала температура.
Октябрь от тепла устал.
Темперой мутной утро
закрашивает астрал...
Закрасило - и разлился
негреющий, мглистый свет.
А жизнь вычитает листья
из суммы своих примет.
По вотчинам предпокровья
соль инеевых остуд.
Небесные неудобья
последние гуси мнут.
И дудки тех птиц в высотах
проводишь, дышать годя...
Потрогай, душа-босОта,
небо, как в пруд входя.
Во всем семена отравы.
Все видится, как впервой,
или - у переправы
куда-то за край земной.
Мир в амок осенний сорван.
Ну а в тебе самом
врачам неизвестный орган
торопит, зовет паром...



Не ной, мое сердце

Не ной, мое сердце...
Тужи – не тужи.
Проиграно.
Мизер наш ловлен.
Орешник червовые мечет тузы,
и ветер их носит над полем.
Я тоже разбрасывал сердце свое
кусками жалельных заплаток.
Не время ль тебе, дорогое рванье,
слегка успокоить остаток.
До сУкровиц розовых, черных костей
мир лиственных рощ измочален,
до крови рябиновых стылых кистей,
и серых наркозных печалей.
Все было не так и не в такт, и не в масть.
Ставь птички в расходные графки.
Уносятся птицы к теплу басурманств,
к покою и шелковой травке.
А нам оставаться, а нам пропадать,
цедить нашу горечь солОво,
лакать этот солод, cвободу глотать
в краю, где едома солома.
А нам от последней любви замерев
(не смолкни, тик-такай в запястьи)
учиться у этих осенних дерев
последствиям искренней страсти.
Пусть чьи-то сердца вроде снулых медуз,
но ты не страшись истереться.
Стучи, забубенный влюбленный мой туз!
Не бойся любви, мое сердце!



В сентябре

Мое лихо поутихло –
перебил чем-то я.
В тихом тике паутинка
переливчатая.
А из облачной из джонки,
что рассохлась, видать,
солнце сыплется, как пшенка, -
благодать, благодать.
Перебил тоску я,плюнул –
грызть себя да копать.
Чуть повою в полнолунье
и замолкну опять.

А в озоне слышен порох –
уток бьют мужики.
Спаниелька – сучий потрох-
испугался реки.
Не несет он селезненка,
что упал в камыши,
брешет жалобно и звонко –
от души, от души.
Ну а нам с моей хорошей
так молчится легко.
Я мурлычу с глупой рожей
песню про Сулико.
Сладким ядом поздних ягод
тешим мы языки.
Хорошо быть травоядным
в эти чудо-деньки.
Мы гуляем по тропинкам
ты идешь впереди.
Над тобою паутинки...
Хорошо, Господи!

Но внезапно протрезвею...
А тебя-то и нет –
не подвластно ротозею
твой удерживать свет.
Посередке небосвода –
мои тонут глаза.
До небесного ОСВОДа
докричаться нельзя.
Поболишь в моем помятом
и погнутом ребре...
И опять возникнешь рядом
в сентябре, в сентябре.



Текла Швянтойи*

И было лето. И было утро.
светло, лазурно.
Все было в мире легко, нетрудно
и все разумно.
Река ШвянтОйи струилась плавно
и равномерно.
Все было важно, все было главно,
все было верно.
И шмель гудящий, и ужик скользкий,
и птах парящий
не мыслью были в усталом мозге,
а настоящи.
Чешуйки, шерстки, цветы, коренья
волокна, нити –
все отвечало предназначенью,
делам, планиде.
Кому-то - когти, кому - копытца,
кому-то -крылья.
Кому быть ловчим, кому ловиться –
успеть в укрытье.
И совершались в одно мгновенье
легко и чисто
кровопусканье, кроветворенье,
любовь, убийство.
Все было свито в узлы, узоры,
круговороты
воды и праха, семян и сора,
судЕб, свободы.
Бессонье с дремой, покой с движеньем -
все было равным.
И совершалось плодоношенье
назло потравам.
И было лето. И было лепо.
И день погожий.
Текла Швянтойи полоской неба,
слезою Божьей.

*ШвянтОйи - река в Литве (вернее, даже две реки с одинаковым названием, одна - приток Нериса, другая впадает в Балтийское море в поселке с одноименным названием, в данном случае речь идет о притоке Нериса).Швянтойи в переводе Святая. В них крестили Литву



Июль.Жара

Июль.Жара.Не продохнуть.
Свернуться в кокон...Выждать...Выжить...
И время, словно губку выжать
до свежести какой-нибудь.
Пот каплет с лип, стекает с лиц.
Сам, как в руке леденчик, липок.
Влачишь себя среди улыбок
мальчишек и отроковиц.
Они еще в другой среде,
легки, как в омуте плотвички.
И рАдужны их роговички.
И смех – как блики по воде.
А ты, скребущий свой сусек,
насущный хлеб соображая , -
всего лишь выгнанный из рая
угрюмый потный человек.



Послесловие

Помню - в летнем сумраке в комнате под крышей
мы с тобою умное послесловье пишем,
послесловие к любви. По законам жанра
тонут наши корабли – капитанов жалко...
Заплывают рыбками в гибнущий кораблик
слезы твои липкие, как гуммиарабик.
Не могу не верить им, только не приклеюсь,
хоть и больно бередим то, что не сумелось.
И ни оторопь, ни страх не висят меж нами,
громко цокает в часах нетопырь когтями.
Мы копаемся в золе, всяком окаянстве.
Ты на самой на заре говоришь:
- Останься...
Если б раньше позвала! Если б только, если...
Перегрыз бы удила, оторвался с песней.
А теперь на теле всем – брачные печати,
и над яслями с овсом головой качать мне.
Я жену свою люблю,и не быть измене –
растворяться кораблю с черной грустью в вене.
Не могу я , как с любой, как с ничейным телом.
Не могу свою любовь пачкать адюльтером.
Драгоценный человек, девочка-шляхетка,
для тебя во мне навек лишь грудная клетка.
Мы дожили до зори, до последней строчки.
Мы теперь как пузыри – только оболочки...



Хлещет дождь на Укаяли

Хлещет дождь на Укаяли.
Да у нас не лучше гнусь.
И душа, как мышь в рояле,
гулко гложет свою грусть.

Не просохнуть, не согреться.
Сердце водоросли рвут.
Ой ты, сердце, мое сердце,
мой печальный субпродукт.

Неохота стало драться
даже с лучшим из врагов.
Мне б податься в травознатцы –
чай попить из сорняков.

От того, быть может, чая
из цветочков и стеблей
хоть немножко б полегчало –
меньше б думал о тебе.

Дождь идет на Ориноко,
сельву струями лупя...
Ничего, что одиноко.
Просто плохо без тебя.


________________________________


Это - страница памяти поэта
ВЛАДИМИРА ОТТОВИЧА ТАБЛЕРА
1957.02.02 - 2010.05.22