К дому напротив проложен кошачий след,
дремлет сугроб, подпирая калитку боком.
Кажется днём, будто в доме хозяев нет,
только вороны кричат на дубу высоком.

Но вечереет, и теплится свет в окне,
вьётся дымок из трубы (холодает к ночи).
В доме у печки, как точно известно мне,
тётка Глафира и кот Обормот хлопочут.

Глаша картохи отварит, а для кота
есть в морозилке минтая запас немалый.
Тётка Глафира не та уж теперь, не та,
тётку Глафиру хорошая жизнь достала.

В ящике – воры да девки-тугой живот,
страхов три короба да президент-надёжа.
Глаша крепится-крепится, а всё ж плеснёт
в стопочку первачка. Свой первач, хороший.

Много ли надо старухе? Зато проспать
можно потом весь день, ни о чём не зная.
Снятся Глафире часто отец да мать,
рядом она – красивая, молодая.

Я к ней иду по снегу, стучу в окно,
будем чаёвничать с тортиком из продмага,
сон мне расскажет и то, как давным-давно
ей почтальон о сыне принёс бумагу.

—Сгинул сынок-то, как там его, Афган,
будь он неладен, что за земля такая…
Спит Обормот, завесив хвостом экран,
бабкины ходики тикают, не смолкая.

Снег до рассвета мои заметёт следы,
Глаше на почту за пенсией только в среду.
Нет у неё сегодня больней беды
той, что я в город опять до весны уеду…