- Ты оставайся тут, — сказал старик. —
Мне — девяносто два, мой прочен дом,
В пруду довольно всячины любой;
Никто еще здесь с голоду не умер. —
К утру его не стало. Я привык
К ухмылке смерти. Но тогда — с трудом
Невероятным справился с собой...
Утраты боль сквозь сердце шла, как зуммер.

Не старика я хоронил, войну.
Я в землю зарывал жестокий страх,
Бессильный ропот стойкого стыда —
Мудрец, он завещал мне это право
И душу, словно руку, протянул.
Я оживал в его святых дарах,
А в глубине просторного пруда
Постылый смысл топил, как гвоздик ржавый.

Я как-то сразу стал не одинок.
Здесь многие любили старика,
Доверились и мне — похоже, сам
Старик меня в преемники назначил.
Мы вместе хлеб делили и вино
И бедностью никто не попрекал;
Богач ловил лягушек, и плясал
От радости, что ловок и удачлив.

С тех самых пор, как он разбогател, —
Мечтал вернуться к старому пруду;
Своей смекалкой он уже тогда
Снискал почетный титул «лягушатник».
И, постарев, он отошел от дел,
Презрением облил наживы дух
И просто стал нам другом навсегда,
Покуда не примчался белый всадник.

Свобода — это долгий путь к себе.
Поочередно становясь собой
Буквально в каждом, беспокойно длясь,
Как греческие боги, в суть любую,
Я смог — осанна суетной судьбе! —
Я превозмог бесчеловечный строй,
Я, словно куст, пророс, в лицо смеясь
Тиранам, их безликому безлюбью.