Пыльный шершавый стол – поле моей игры.
Вымысла произвол, громоздящий миры,
каждый из коих прост – ибо глядит назад.
Заступая на пост, фокусирую взгляд,
обращенный вовнутрь...
Скрип пера, цоб-цобе, глупый черт за плечом.
Я пишу о себе – стало быть, ни о чем.

Скудное бытие. Сбруя и реквизит.
Щит, который копье любое насквозь пронзит.
Лишь остается цел – в чем особенный сюр –
от неуклюжих стрел, что пускает Амур.
Впрочем, все это вздор, смысла в котором нет.
Легкий житейский сор, лабуда, винегрет
из того и сего, вечное колесо.
Меньше, чем ничего, может быть только все.
Потому – в далеко, собственно, в никуда,
в звездное молоко я пишу, как всегда.
Вода в облацех все та же, темна весьма.
Четвертушки листа хватит мне для письма.

Гутковский Владимир


$$$
Пыльный, шершавый стол, правила над столом.
Выпью-ка граммов сто, ибо читать мне влом.
Принцип поэта прост. Чти свой устав, солдат:
Заступая на пост, должен быть ты поддат.
Чтобы начать строку, чуть окропи листки,
Ибо по трезвяку тужиться не с руки.
Внутрь фиксируй взгляд. Всё, что вокруг - двоит-
ся. Так на кой же ляд внутренности твои
нужно другим казать? Чтоб убедиться им,
что все, как та коза, начинены одним.
Если течет ручьем, строки считай, столбы.
То есть пиши ни о чем - о себе, стало быть.

Жму - три креста аллюр. Выдержит ли кочан?
Ветры пустил Амур, год пуст его колчан.
Смысла полно перо - не разглядит слепой.
Как говорил Дидро, жизнь - это лишь запой.
Смерть, говорил Басё, это жираф в пальто.
Больше, чем всё-всё-всё, может быть лишь ничто.
С носа глядеть на ют очень уж нелегко.
Мне за стихи дают звездное молоко.
Плата за то проста: меня с молока несет.
Четвертушка листа здесь меня не спасет.
А за моей спиной музы всё шу-шу-шу.
Я на посту, хмельной и потому пишу...