Очертания явственны белой ночью,
различаешь — кто русый, а кто седой.
Водопад, напомнивший шкуру волчью,
ощетинился колкой смурной водой.

Он лизал мои руки, как будто крови
и хотел бы испить, да робел, не мог,
будто в логове смертном, худой от хвори,
залегал камнелобый матёрый волк.

Нужно было мне вверх, а крута тропа-то!
И, лихую судьбу — ниспадать, кляня,
одинокая жалоба водопада
провожала до самых вершин меня.

Там поток не жесток и не так неистов,
не тревожит души воркотня валов.
На крутых берегах на манер министров
процветали пырей и болиголов.

Бормотала вода, не стараясь в клочья
о холодные камни порвать свой бег.
Только чудилась прежняя песня волчья
водопадною меткою на судьбе.

Если злее, чем смерть, тяготеет правда,
и во времени падаю невпопад
с монотонной толпой, не спешащей падать —
вспоминаю полночный тот водопад.