(записки главного механика)/.
 Скорый поезд увозил Витяну Полянскую стремительно, как может быть только быстротечно время. Я держал в руке кустик барвинка, усыпанный синими цветиками.
– “Ах! Да  это барвинок в цвету!” –Вспомнилось  знаменитое восклицание возлюбленной Жан-Жака Руссо. Таковы женщины, какая бы кровь в них не играла, французская или русская, они все начинают из¬ливать свой восторг с междометия: “Ах!” И тогда я еще не мог предположить, что мост, который она сплетала из барвинок к моему сердцу, рухнул. Над нами вырос новый мост, тот самый мост из пустоты, который я потом долго буду строить, из весны в весну, тщетно ожидая, что упадет от моста тень, из неё выйдет  о н а, воскликнув: “Ах! Да это барвинок в цвету!”
В ту первую весну я был назначен главным механиком в город S на стро¬ительство цементного завода. Весна только что пробуждалась, еще звенел вешний ручей через дорогу, которая соединяла нижнюю часть города S с еще пустынным плоскогорьем. Здесь и начиналась стройка. Потом она будет законсервирована, а на её самые тяжелые участки бросят заключен¬ных, но через год её снова откроют и объявят ударной ком¬сомольской той большой страны, которой уже нет на карте полушарий. Навсегда в памяти останется закладка первого камня заводоуправления, первой лопаты бетона под основание монолитного отсека. Однако сейчас по происшествии многих лет, когда сместились так четко когда-то обозначенные понятия добра и зла, когда казалось, что ты остановился на краю пропасти, а дальше мост невесомости…
Я приехал в ту пору, когда огромный пустырь на возвышенности был заросшим репейником, сухими кустарниками, завален камнями-валунами, спрессованными ветром из белой известковой пыли.. Но фактически оживил пустырь первый новенький башенный кран Т-178, любимый кран Витяни Полянской за его особую манёвренность. И тотчас зарокотал экскаватор, выбивая основание котлована под заводоуправление. Вытягивался подъездной путь, штопались рельсы и шпалы под башенный кран. Потом появилась и первая крановщица, начавшая  строить с нуля. .
Я соскочил с мотоцикла и подошел к рельсовому пути, где уже шел к завершению монтаж первого башенного крана. Витяня Полянская шла мне навстречу с противоположной стороны вразвалочку, в фуфайке и спецовочных ватных брюках.
– Ну и походочка у тебя, милая, – сказал я с усмешкой, – как у морского волка!
– А вы видели вживую морского волка? – парировала она.
– Ну, я имел Джека Лондона, –протянул руку, –я твой главный механик.
– Виктория, – степенно представилась и встряхнула мою руку. – Только родители меня
называли В и т я н я. По вечерам маманя выходила на гору, на самую ее высокую точку над обрывом Дона и кри¬чала во весь голос, звала вечерять, кричала протяжно, как все казачки – Витяня - тяня – тяня... Эхо разрывало слово и оно звучало Тяня, Тяня…
Витяня подошла к порталу крана, распахнула ящик с рубильником, достала масленку, присела на корточки и стала пробивать шприцем колеса, её голос я слышу и посейчас, так он врезался мне в память.
Все трущие части я шприцем пробью,
протру и промою от пыли и  грязи,
мне ветер косынку случайно развяжет,
сама за штурвалом сижу,
и песню о ветре пою...
– Ну, а Волжский ,откуда ты приехала, вырос ,красивый?
– Красивый? Да это не то слово. Помните Кампанеллу, который мечтал построить  город Солнца на пустыре и сделать всех людей богатыми и счастливыми. Я после школы, как уехала из дома, так еще и не видела сво¬их родителей. Моя палатка была № 103 на самом берегу Волги, красотища. Одни восходы чего стоят!  Солнце выходит из-за горизонта и такое  ощущение, что оно в лучах ложится на твою ладонь, так близко восход я еще нигде не видела. Даже над Доном, когда я в детстве поутру выгоняла уток в реку, не было такого ощущения близости солнца. И что еще помнится, так это маленькие цветики морозики стелились повсюду, а у придорожных полос – кустики барвинка, я здесь его тоже видела, когда в гору поднималась на стройку пешком. Он такой неприхотливый, самый первый из-под снега пробивает на свет синеньким глазком.
– Да, я тоже знаю этот цветок, этот барвинок с детства, – сказал я много¬значительно, –
Тогда в ту первую раннюю весну, когда стройка была еще закрытой, весь пустырь вскоре обнесли колючей проволокой. Поставили вышки с часовыми, из вольных была только бригада каменщиков Петра Мамалыги,. Витяне Полянской в напарники прислали крановщика Фаню, но он, открутив смену, отказался и ушел в мастерские работать на мостовом кране, более безопасном и более устойчивом, чем Т-178.
Весна постепенно входила в свои права, яркое солнце уже по утрам разрывало пелену тумана, который стелился плотным ковром и мешал крановщице работать. Сверху трудно было порой различить, где стоит человек, а где бадья с бетоном или контейнер с кирпичом. На совете мы решили засадить по весне всю трассу от города по верху до плоско¬горья розовыми акациями. Только сажали акации вольные люди в перерыве работы, а заключенные, присев на штабеля бетонных плит, исподтишка  наблюдали за нами, некоторые покуривали махорку, которой втайне от часовых снабжали каменщики.
Когда по обе стороны уже вытянулись хрупкие деревца акаций, я вдруг услышал  возглас, полный умиления: “Ах! Да это барвинок в цвету!” Я подошел ближе, присел на колени – чуть поодаль от дороги стелился кустик барвинка, усыпанного нежными синими цветами между кожистых блестящих листочков.
– Ты воскликнула прямо как мадам де Варанс!
– Кто? Кто? Вы такой смешной!
– Ну почему же? Барвинок по-французски, la pervenche, любимый цветок Жан-Жака Руссо. Об этом он рассказывает в своей  “Исповеди”. Как мадам де Варанс, в которую он был влюблен еще мальчишкой по уши, увидев в кустах синий цветок, вдруг воскликнула: Ah! voilà de la pervenche en fleurs! “Ах! Да это барвинок в цвету!” В юности я увлекался великой французской литературой, в особенности Жан-Жаком Руссо. Его “Исповедь” и до сих пор моя настольная книга.
Мы, не сговариваясь, сели на землю рядом с кустиком барвинка.
– Вы знаете французский?
– Не то чтобы очень, но кое-что вынес для общего развития. Возможно, живя в другое время, я не был бы механиком, а пошел в дипломаты, я мечтал об этом в  юности, но... – развел руками, – судьба распорядилась по-своему.
– Вы говорите загадками! А я вот увлекалась в школе Чернышевским, до безумия была влюблена в Рахметова, во всем подражала ему. Помните, он спал на гвоздях, готовя себя к будущему. Ну гвоздей у нас дома не было столько много, а вот красных кирпичей целая кладовка. Я выложила из них кровать и уснула... меня, естественно, везде искали, ну и досталось мне, с той поры мать так и звала меня – р а х м е т о в к а, – Витяня улыбнулась, – приятные моменты детства. А четвертый сон Веры Павловны. Что за прелесть! “Будущее светло и прекрасно, стремитесь к нему, приближайте его...”
– По- моему, Витяня, у нас с тобой есть что-то от общего стержня. Я в школьные годы был влюблен в учительницу французского языка Ксению Степановну Мануйлову.
– Ах! Вот откуда у вас французские корни! Любовь – это великая движущая сила, – она продолжала смеяться, но это не задевало моего самолюбия.
Ксения Степановна никогда не по¬вышала на нас голос, изящная в манерах, светловолосая, кареглазая, воплощение самой невинности. Она привила нам любовь к великой французской литературе, ну а её любимцем был Жан-Жак Руссо. На уроках мы читали “Исповедь” в подлиннике, разбирали её главы, заучивали наи¬зусть, разыгрывали сцены, где описы¬вается любовь Руссо к мадам де Варанс. «…Однажды... при одном кру¬том повороте в гору мадам де Варанс вышла из носилок и пошла рядом с Руссо. Вдруг в кустах  мелькнул какой-то синий цветок. Мадам де Варанс подошла поближе и, взглянув, воскликнула: “Ah! voilà de la pervenche en fleurs!” Потом пошли воспоминания.
«По уши влюблённый в Ксению я отправился в придорожный лес искать тот прекрасный цветок, чтобы навсегда завоевать расположение учительницы. Вот видишь? – я показал Витяне правую руку, – ты не замечала, что на моей правой руке нет двух последних пальцев? По чистой случайности, наверное, в ту минуту меня заметил сам Господь, я отделался хорошо. Сквозь талый снег пробивался, о чудо… барвинок! Я протянул руку за синим цветком, только земля вдруг взбугрилась, словно кто-то толкнул в грудь, и я упал в ложбину, но цветок, точнее маленький стелющийся кустик успел сорвать. Неделю я ходил в школу с перевязанной рукой, чувствуя себя героем , рассказывая, что чуть не подорвался на мине».
– Ну, а Ксения, хотя бы поцеловала  вас?
– Ну что ты, Тяня, в те годы я даже и не думал об этом, мне хватило блеска в её глазах. К тому же моя проделка стала известна директору, , вызвали родителей... вообщем, настроение было испорчено, но  барвинок звенит в душе и поныне!
– Ну ладно, тогда барвинок ваш, вы его честно заслужили, – и она протянула мне синий кустик любимого цветка Жан-Жака Руссо.
Потом случилось на стройке ЧП. Я был внизу, в мастерских, но, случайно бросив взгляд вдоль дороги, ведущей в гору на стройку, увидел, как зашатался башенный кран от сильной вибрации. Даже сюда, к мастерским, доносился шум и жужжанье стрелы, всё загудело в воздухе. Я мигом вскочил на  мотоцикл и в гору к башенному крану.  В воздухе сильно раскачивалась тяжелая бетонная плита, а кран, выйдя из-под контроля, несся по рельсовому пути. Я понял, что машина неуправляема.
По лестнице вниз  сбегала стремительно Витяня, что у меня перехватило дух. Но в ту секунду из котлована, выскочил один заключенный, низкорослый с черной длинной бородой, и рванул на себя главный рубильник на  шесте, рядом с бревном  конечной точки рельс, прямо у бревна, которым преграждался путь башенного крана. В тот миг Витяня спрыгнула на землю. Кран вздрогнув, накренившись с грузом вперед от вибрации, резко остановился. Все собравшиеся вздохнули. Витяня протянула заключенному руку.
– Вы опередили меня на секунду, спасибо, что сообразили?
Тот лишь с улыбкой кивнул головой и скрылся в котловане.
Авария башенного крана собрала всю стройку, все часовые с вышек развернулись в сторону крана и наблюдали за тем, как мы выясняли причины. Сколько было таких случаев, когда по неопытности или по техническим причинам  з а в а л и в а л с я  башенный кран, погибали и машинисты и те люди, находившиеся вблизи. Можете представить, такая огромная махина с железобетонной плитой, раскачивающейся в воздухе от вибрации крана, рушится на  землю, это равносильно толчку землетрясения! Я прижал к себе крановщицу. – Испугалась? Ты такая бледная.
– Не то чтобы испугалась, не то чтобы растерялась... – она развела мои руки , присев на рельсовый путь, вытирая платком испачканное солидолом лицо, –утром я всё осмотрела, как обычно, потом села за штурвал,  на “вира” подняла плиту и когда она повисла в воздухе, повернула ее и дала ход. Вот тут всё и началось, всё зажужжало, заскрежетало, кран заходил ходуном и стал неуправляем. Я выключила рубильник в кабине, потом рванулась вниз к порталу, а кран всё несся, как сумасшедший..
– Я знаю, обычно заключенные, когда не хотят работать, или закора¬чивают вибратор, или выводят из строя бетономешалку, или ломают лопату, но чтобы вывести из строя башенный кран? Это надо еще уметь, ведь всё под наблюдением часовых,– рассуждал я.
– Стоп?! – крикнула Витяня, – я сейчас! – она поднялась по лестнице на портал, открыла крышку второго рубильника, осмотрела магнитный пускатель хода, потом долго рассматривала... – С п и ч к а ! –Кто-то закоротил спичкой магнитный пускатель!
Витяня спрыгнула на землю , я взял  спичку ,сделав шаг в сторону заключенных.– Учитель разберется, – сказал один из них и кивнул на низкорослого с бородой.
– Ташевский, – сказал тот, кого назвали учителем, – мы обсудим вечером, – он прокрутил спичку, – кто бы мог подумать, что из-за пустяка могла бы погибнуть такая красивая женщина и такая еще молодая – он положил спичку в карман спецовки. – Понимаете, ребя¬та не хотят работать с утра, но только не так.
Когда все страсти улеглись, я сказал Витяне: – Какой интересный тот учитель ,Ташевский? Какая воля в его глазах, смотри, как все его слушаются! -помедлив,- – А он не спускал с тебя глаз, так сверлил бурав¬чиком, словно приласкать хотел.
–Человек, идеал которого стал Жан-Жак Руссо, интересуется взглядом з э к а!
– Не скажи, он не так прост ,как кажется на вид. И борода красива, он к р у т о й!
.Потом наступило лето, зацвели ромашки. Их было так много вдоль трассы, словно стелился целый ромашковый ковер почти до самой горы, где с шумом крутились экскаваторы, сновали самосвалы с бетоном, уже под монтаж главной смесительной печи устанавливался мощный пятитонный кран. Но ромашки были на удивление такими живучими, что, проскочив невзначай на мотоцикле краем поля ромашек, зацепишь, придавишь колесом, а они следом приподнимут головки и снова вытянутся к солнцу и снова смотрят на вас открыто,– таких живучих цветов не встречал. В одно утро я появился
раньше обычного,  техничка , выходя из кабинета,. испуганно шепнула: – Это не я...
Она же показала взглядом на огромный букет ромашек в графине для питья воды.
В суете утренней – планерка, под¬бивка нарядов – букет ромашек ушел на задний план. Хотя, все, кто заходил, особенно женщины, всплескивали руками: “Ах! Какие красивые ромашки! Кто вам поставил? Кто это вас так любит?”
Я же отшучивался, смущенный . Прошло какое-то время, я забыл про ромашки, и вот, когда я забыл про них, я снова поутру увидел в том же графи¬не для питья ромашки, еще красивее прежних, и снова прошмыгнула только тень. Это меня уже заинтриговало. На заре, оставив мотоцикл в мастерских, я рванул напрямик через виноградники на стройку, припод¬нял колючую проволоку и прошел со стороны заводоуправления. Присел на перемычки. Было рано, часовых в вышках еще не было, они приезжали на машине за полчаса до того, как со стороны трассы появится колонна заключенных, – обычно их выводили из тюрьмы пешком по той дороге, где мы весною сажали розовые акации.
Закурил “беломор”, похожие папиросы, которые я видел на переменках у Ксении Мануйловой. Любовь опалилась с возрастом, а привычка осталась …
 Солнце всходило, и его малиновый диск медленно выплывал из-за горизонта. На самой высокой точке плоскогорья это зрелище было впечатляюще, особенно, если наблюдать в кабине башенного крана. Сколько красивых восходов и закатов солнца было на памяти крановщицы Полянской? Такое счастье не каждому выпадает в юности. Как она поднялась на кран в то утро, я не заметил, но услышал только жужжанье стрелы, смайновавшей на проем окна третьего этажа заводоуправления. Я привстал и... тихий смех сдавил меня. Витяня с букетом ромашек  перелазила через секции стрелы, потом, изловчившись, перешаг¬нула на перемычку проема, чуть пошатнулась, и спрыгнула  вниз. И тут я всё понял, лишь прикинув, как она тенью может просочиться в кабинет главного механика. Ага, через санузел! Ну, конечно, это тот путь, по которому можно пройти незамеченной для сторожа и уборщицы – именно через недостроенный санузел!
Но я решил не мешать. Когда она исчезла с поля зрения, я поднялся на башенный кран, заглянул в кабину. Открыл рубильник, осмотрел магнитный пускатель и, усмехнувшись, вынул деревянный кубик …. Наблюдая частенько за её работой, я определил, что она сразу работает всеми движениями – “майна”, “вира”, ход, поворот стрелы и одновременный ее подъем, что категорически запрещено инструкцией На сиденье была раскрыта с пометками изрядно потрепанная книга, я перевернул её – и не как-нибудь, а “Персидские письма” Монтескьё. Меж страниц лежала веточка засохшего барвинка. В ту минуту бесшумно появилась Витяня.
– Ей богу, Полянская, – показал ей кубик которым она закорачивала магнитный пускатель, – лишу безаварийных. Ты забыла свой горький опыт на закороченной спичке? Вообщем, эту тему закрыли, – и я бросил кубик на землю. – Все! Во-вторых, разве ты не можешь утром при мне зайти с букетом ромашек, сказав “Доброе утро!” и поставить цветы в графин, чтобы я видел, чтобы мог сказать тебе спасибо. Разве это так сложно?
– Да нет, – тихо сказала, – никакого скрытого смысла. Я просто играю в пустоту, строю мост из пустоты. Ведь всё пусто, милый главный механик, так всё пусто, – она вздохнула, – а вы весь как на ладони. Там не просто ромашки, меж них барвинок, я меняю только ромашки, а барвинок в воде пустит корни… Вот и будет у вас память о встречах.
Мне  казалось, что всё вечно, её любимый кран Т-178, барвинок, ромашки, тот мост из пустоты, который она перебрасывала к моему сердцу, а, перебросив, тотчас исчезала?
Однажды я увидел коренастого, с окладистой красивой бородой и перекинутым вещмешком через спину, путника. Вначале я не признал его. Странный человек в фуфайке смотрел на меня, прямо в лицо.
Шел бетон в арматурный каркас и я не мог оторваться, стучали вибраторы, а путник всё сверлил мое лицо. Я отошел на несколько шагов, потом всмотрелся и вздрогнул... я признал в путнике учителя Ташевского. Мы молча пожали друг другу руки. – Воля?
– Да она-то воля, но порой, хуже неволи. Но вот что небо над головой, а не тюремная крыша, в этом, конечно, великое преимущество.
– А что же вы преподаете, если  не секрет?
– Да ни что! – он усмехнулся в бороду, погладив её, – это моя подпольная кличка. А я священник. На меня настучали хорошие люди. Хотя везде надо отстаивать место под солнцем – это случилось поутру – за завтраком перекрестился, как водится, у христиан, прочитал про себя “отче наш”, но только положил ложку в кашу, как миска вместе с баландой перевернулась и кашица растеклась по коленям. Наступила гробовая тишина. Я же слегка развернулся и левой ладонью, а она у меня была сильнее правой еще с детства, приподнял на локте искателя приключений, и макнул его мордашку в  кашу  и  дал  ему  вдоволь  наесться.  С   тех  пор и прозвали у ч и т е л е м.
– Да, круто! – усмехнулся я, – Ну, а как со спичкой, той, помните, разобрались?
– Я вам признателен, что вы не написали на нас рапорт, а то каждому добавили срок,– он усмехнулся, –я вот Витяню решил проведать, ради неё поднялся в гору пешком, сорвал цветущий барвинок, такой мудрый цвет, и ранней весной, и поздней осенью не сбрасывает свой синий наряд,– он вынул из кармана фуфайки кустик барвинка. – Но по дороге узнал, что она уехала на учебу, , такой я невезучий:- Ташевский спрятал улыбку в бороду: –любезный, вся вина ложится на старосту, еврея и попа…
Вместе с барвинком он протянул конвертик и тихо сказал: – В письме несколько строк к Витяне и мой для нее адресок, но только для неё.. Ну, а веточку барвинка лично вам, – он хитро улыбнулся, – мне всё равно долго ехать!
Ташевский, склонив голову, вложил в мои руки письмецо с цветущим кустиком барвинка и спешно зашагал в сторону трассы. С годами я пришел к мысли, что если в молодости упустишь синюю птицу, своего журавлика в небе, то и синицу можешь не поймать на лету. Но только все ждешь, как из той страны, которой давно нет, из тени прошлого раздастся до умиления знакомый возглас: “Ах! Да это барвинок в цвету!”