И   Н    О   К     Г Л Е Б- рассказ
Магда проснулась от какого-то странного ощущения – было два часа ночи. Она прошлась по мастерской, отвернула бумагу с холста, то ли улыбка, то ли усмешка обожгла губы, присела на складной стульчик перед портретом инока Глеба. Рисунок был еще свеж, сверкал пропитанный краской и пах, как только что испеченный пирог с вишнями.
“Ну, здравствуй, голубчик”, – тихо сказала Магда иноку. Было полнолуние,  и в мастерской лунный свет напоминал зажженную свечу. Магда спустилась по узкой, винтовой лестнице,  ведущей с чердака на веранду ,вдыхая ночной аромат сада. Вдоль забора еще цвел боярышник, он отцветал последним и возможно был милее сердцу.
Старые кусты разрослись вдоль забора, калитки и были такими колючими, что служили лучше всякой проволоки от набегов в сад соседских ребятишек. Именно эту пору, когда начинал цвести боярышник, Магда любила больше всего. По ночам, при дуновении ветра, земля вокруг отчего домика, покрывалась белыми опавшими цветами, источая аромат. А через заброшенный луг, совсем рядом, расположился мужской монастырь с его загадочной жизнью. Магда любила вслушиваться в протяжный звон колокола, наблюдая за тем, как монахи косили траву, доили коз по первой зоре, пели псалмы, – она искала для себя интересное лицо.
Так было и в тот раз. Усевшись на чердачном подоконнике, поднеся к глазам белый театральный бинокль, она стала  переводить взгляд с одного лица на другое, но сердце билось спокойно. “Интересное лицо – это как  н а р к о т и к”, – любила она говорить.  
И всё же Магде повезло. Она получила свой  н а р к о т и к. Рука ее вздрогнула, на миг опустив бинокль, даже малиновый восход солнца, в ореоле которого купались купола монастыря, не взволновал ее на этот раз. У колодца, рядом с высокой каменной стеной, стоял, обнаженный по пояс, юноша. У него были белокурые волосы, спадающие по плечам, и бородка в мелкую кудельку украшала его вытянутое, совсем еще юное лицо.
Монах выкрутил ведро, громыхая цепью, отжал его от крючка и, плеская, понес воду в сторожку. Магда спрыгнула с подоконника, набросила рабочий халатик с присохшей старой краской, придвинула стульчик к мольберту, углем сделала несколько набросков лица монаха. Так она провела почти всю ночь, то за мольбертом, то полулежа на кушетке, пытаясь в рисунках найти нужный штрих. И когда первый луч солнца проник через окно на чердак, он был почти  засыпан рисунками с воображаемым  лицом монаха, но портрет не приносил Магде знакомого магического состояния, в которое художница погружалась каждый раз, когда ей что-то удавалось. Силуэт монаха не волновал ее, в лице не было схожести  с тем белокурым ангелом, которого увидела в бинокль во дворе монастыря.
Цветущий май  был стремительным, южный ветер сбивал цветки боярышника и кружил их в воздухе. Магда спустилась с чердака в горницу, открыла фамильный сундук ее свекрови, разбросав одежду. На дне лежали парики, пересыпанные нафталином. Их было так много, что Магда поначалу растерялась, – рыжие, белокурые, ярко красные, – свекровь была актрисой кукольного театра. Один – с прямыми  черными волосами привлек ее. Стряхнув с него пыль, художница примерила парик перед трюмо, приклеила бородку, оставшись довольной. Взяв под мышку этюдник, двухлитровую фляжку с красным вином, Магда заспешила к монастырской  усадьбе. Полуденное солнце так пекло, что заставило обитателей монастыря укрыться  в прохладных кельях. Постучав в обитую железом наружную дверь, она замерла. Лицо ее прикрывали большие солнцезащитные очки, а джинсовая косоворотка и потертые брюки с заплаткой на пахе придавали Магде вид странника. И голос от волнения сел, но хрипотца, подкатившаяся к гортани, оказалась кстати. Представившись художником, Магда таким образом  переступила  святой порог. Старый монах принял флягу с вином.
– Господин, – обратился он к Магде, – настоятель почивает, будить не велено по пустякам, да и здешние монахи вам не будут позировать.
Открыл флягу и попробовал на язык вино, удовлетворительно кивнув, он после некоторой паузы, добавил, – вот разве  что  и н о к . Он не наш, он пришел пешком из Архангельска и в два часа ночи уйдет дальше. – Монах тотчас ушел в сторожку и вскоре вывел оттуда смущенного инока. Магда вздрогнула – предмет ее рисования был желанен .«Какое интересное лицо!» – подумала художница.
– И н о к  Глеб, – монах представил его  художнице, подталкивая  смущенного юношу ближе к Магде. Взгляды их встретились и на миг застыли  в пространстве. Художница попросила инока расположиться у густой кроны ореха, сама же, выбрав полутень, присела на траве на колено и распахнула этюдник. Сделала несколько штрихов карандашом.
– Могу спеть вам псалмочку ? – неожиданно спросил инок.
– Сколько твоей душе угодно, только стань в профиль, чтоб солнце не било в глаза.
Во дворе появился высокий с черной окладистой бородой монах, присел у стены напротив художницы и стал пускать осколком зеркальца зайчики на лицо инока. Зайчиковый луч упал ей на руки, карандаш замер на листе, художница обернулась.
– Монахи чисто дети, – сказала она, усмехнувшись, луч упал на ее лицо и ослепил на миг. Магда поднялась  с травы и попросила инока выйти из  монастырской усадьбы. инок пожал плечами, но глаза его, пронзительно голубые, смеялись.
Они прошли через цветущий, увитый бабочками луг, где паслись на привязи монастырские козы. От  парика Магда вся взмокла, так что вот-вот готова была его сорвать, но держалась до той минуты, когда инок неожиданно спросил: –вам не жарко?
Художница вздрогнула и полуобернулась, взгляды их вновь встретились.
– Почему ты назвал меня матушкой? – Магда остановилась.
– Как только я вас увидел, признал в вас женщину, поэтому и согласился позировать.
Магда засмеялась, с радостью сняла с себя парик, сорвала бороду, глубоко вздохнула.
– Ты что, ясновидящий? Пойдем-ка тогда ко мне домой, у нас прохладнее.
– Я вырос при женском монастыре, женщину по запаху могу за версту распознать.
– Всё, ясно с тобой – она протянула иноку руку. – Магда.
Вскоре тропа вывела их к домику над обрывом реки.
–Как в раю, – просиял инок, потрясенный красотой боярышника. – У нас тоже в Архангельске в монастырском лесу поздней весной цветет дикий боярышник, но не так!
Магда усадила инока на лавку за столик у беседки, увитой цветущим кустарником, смела со стола опавшие цветы, накрыла его чистой скатертью, принесла из погребка кувшин с красным вином и овечьей брынзой. Нарвала у крыльца перышек зеленого лука, посыпав ими ломтики ароматной брынзы.
– Выпьешь стакан вина? Очень вкусное, домашнее, еще свекор делал, мы ведь его почти  не пьем, бережем для хорошего случая, – и она налила иноку стакан красного вина.
– А вам? – спросил он тихо.
– Я же за работой, я, когда рисую, даже есть не могу. А ты не обращай на меня особого внимания, – она принесла краски, листы бумаги, развернула тряпочку и вынула чистую кисть. Пока Глеб ел, художница сделала на бумаге несколько рисунков в карандаше. Но желанного силуэта так и не могла уловить, что-то мешало ей, может стеснение инока?
– Ты расслабься, – сказала она тихо, прошлась по двору, заложив руки за спину, – а ну-ка встань у куста во весь рост.
Инок вышел из-за стола и вытянулся, как вкопанный, возле усыпанной цветами белой ветви, наполовину закрывавшей его.
– Вот так, вот умница, только расслабься, сними напряжение.
Художница передвинула этюдник в тень, уселась на стульчик, держа палитру, размешала голубую краску, сделав на листе силуэт глаз.
– Разденься, – неожиданно глухо сказала она, – я хочу увидеть твое тело. Да не бойся, для меня человеческое тело это всё равно что комок глины, я не вижу твоей души, точнее, не чувствую, только не дрожи, голубчик, я не съем тебя.
Инок медленно снял с себя ветхую клетчатую рубаху, бросив ее на траву.
– У тебя, голубчик, красивое тело, словно белый мрамор, я  же художник.
– Я же северный, – тихо сказал инок и послушно, поддавшись художнице, разделся донага. Только цветущая ветвь боярышника прикрывала его смущение.
– Вот так и стой, теперь можешь петь то, что начал в монастыре, голос твой словно в серебре купается, такой протяжный, вот и продолжай свою псалмочку .
Магда рисовала, а инок пел вполголоса, его псалмочка в чем-то напоминала протяжную дойну. Он пел о том, что не помнит, где родился, что монастырские женщины нашли его подброшенным у ворот монастыря, голенького. Тогда одна из монахинь бросила его в воду, рядом был пруд и сказала, если выплывет, значит обласкан богом, и мы возьмем его в свой приют. Я выплыл ,заголосив, так меня приняли в монастырь.
– У тебя в горле, словно ложечка серебряная,– говорила Магда,– я еще не слышала такого голоса, тебе б учиться, а не ходить по монастырям.
Но инок не слышал ее. В его псалмочке воскресала  женщина в белом, которая снилась ему на протяжении трех лет, она шла к нему навстречу вся в белом, протягивая руки, но что было дальше, он не помнил. Может, это было лицо его матери? Инок решил пойти  пешком через монастыри, благо их сейчас стало много по пути и в каждой стране, к святой реке Иордан. Может в зеркале ее он узнает отражение лица той женщины в белом и тогда душа его успокоится.
– Можешь одеваться, – неожиданно сказала Магда. – хотя нет, постой... Она поднялась со стульчика, отложила кисть и прошла в дом. Вынесла белье отца, разложив  на лавке.
– Возьми за поману  одежду моего отца ,ветерана четырех войн, думаю, будет в пору.
– Почему я вас слушаюсь, матушка? Я такой вам покорный. – Он прошел к лавке и оделся перед художницей в белую батистовую рубаху, джинсовый костюм, немного выцветший, но вполне еще хороший для будней.
– Да какая я тебе матушка, – заулыбалась Магда, – сколько тебе лет?
– 17 исполнилось в пути, – тихо сказал инок, – но вообще-то я не ношу с чужого плеча одежду  мирян, я ношу только то, что дают мне  в монастыре, но  вы исключение.
– А в монастырях тоже ведь от мирян, – смеялась Магда, –  я ведь почти тебе ровесница,- помедлив ,-не робей, присядь нецелованый, допей вино, доешь брынзочку с хлебушком, я принесу еще.
Инок сел за стол, сложил руки крест- накрест: – для меня первая женщина это Мария,
я с трепетом прикасаюсь к ее иконе, целую у краешка, боясь слюной осквернить Лик.
– Ничто не ново под луной.- Магда стала собирать рисунки с травы.
– Можно мне посмотреть портрет ? Вы мне его подарите?
– Нет, портрет я тебе не подарю, а вот рисунков..,  бери сколько хочешь.
– Вы это серьезно? – инок встал тотчас из-за стола и взял в охапку все листы бумаги с набросками его портрета.
– Узнаешь? – спросила Магда, – возможно, это собирательный в чем-то образ. Я давно мечтала нарисовать монаха, но не было толчка. А у тебя интересное лицо, рыжая бородка в кудельки, белое личико.
– Вы красиво рисуете, и душа у вас красивая, – инок улыбался, – я выхожу на трассу в два часа ночи и буду за вас молиться, за близких вам людей, за вашего отца, вы только напишите на бумаге все имена. А, дай бог, я приду в Вифлеем, зажгу свечу в храме над евангельской пещерой за ваше здоровье.
Магда рассмеялась и потрепала инока по плечу: – Слишком много чести.
Барышня проводила инока до калитки. Взгляды их встретились, в них застыла улыбка..
– Подарите мне на память веточку боярышника.
– Зачем же, его цветы долго не стоят в воде, тем более он такой колючий.
– Не столь важно, я положу веточку в молитвенник, так я смогу не забыть  вас,  так  я  буду  всякий раз с молитвами шептать ваше имя   …Б а р ы ш н я   Магда!.
 Художница срезала иноку красивую веточку, усыпанную белыми цветами. Счастливый, инок Глеб принял веточку, завернул ее  в рисунки и ушел, не оглянувшись по тропе в монастырь. Магда собрала его ветхую одежду, разгребла руками в земле ямку и подожгла. В калитку кто-то резко постучал. Из-за кустарника на нее смотрело знакомое лицо монаха, пускавшего в обители зайчики. На монахе был черный костюм с иголочки и белая рубаха
с отложным воротником под галстук в полоску. Монах, поклонившись, протянул через калитку художнице пустую флягу. Его черные глаза искрились от смеха.
– И вино у вас хорошее, и рисунки нам понравились, госпожа. Если вам понадобится натурщик, то вы можете располагать мной, сколько вашей душе будет угодно.
Магда, приняв флягу, улыбнулась, но монаха за калитку не пустила. – Сеанс окончен!
– Но будет еще завтра, и еще послезавтра, и потом новая весна, снова зацветет боярышник... Вы думаете, барышня  Магда, что мы из каменного века? Мы уже не те монахи, у нас есть и факс, и компьютер, и телескоп. Вы за нами смотрите из белого театрального бинокля, а мы наблюдаем из той башенки голубой, что под куполом, из телескопа, вы у нас как на ладони, но мы монахи смиренные – он гладил черную красивую бороду, но глаза пускали искры смеха, – мы за вами наблюдаем с той поры, когда ваш отец  был жив, -монах перекрестился,- он всегда нас угощал ягодами боярышника, мы и сейчас их срываем по осени, и пьем чай настоянный, какой вкусный чай из боярышника, да вы сами знаете. По –моему, у вас что-то горит, паленым запахло.
– А... – ошеломленная художница махнула рукой и втоптала ногой в землю тлевшую одежду инока, – ну вы и раскрылись...
– Я иду к маме на день рождения, не могли бы вы и мне срезать веточку?
– Отчего же, зачем веточку, – обрадовалась Магда, – я срежу вам лилию.
Магда спешно прошла вглубь сада, выбрала роскошный куст и подогнула под корень.
– Вы так добры, барышня.., – сказал монах, принимая белую лилию, – как пахнет, да еще красивая  лилия, знак христианства. Помните, я всегда в вашем распоряжении, – он склонил голову и ушел по тропе, ведущей в центр поселка.
Зазвонил колокол к вечерней .Звон был протяжный, сильный, к большому звонку подбегал малый, а потом они сливались вместе в перезвон. Магда, взяв этюдник с красками, поднялась на чердак, задернула занавеску. Полутень упала на картину. Сердце тотчас вздрогнуло. Душа ее как бы окунулась в энергию, которую излучал и инок, и цветущая ветвь боярышника, прикрывшая его силуэт от пупка. Магда прилегла на кушетку и внезапно расхохоталась. Открыв занавеску, она помахала рукой в сторону монастырской обители. Теперь Магда стала почему-то просыпаться в 2 часа ночи, то ей представлялся инок, идущий под луной к святому месту ,заветной горе Афон, то молодой монах с красивой бородой и черными смеющимися глазами в джинсовом костюме под рясой. Вот колоритная фигура для натурщика. Но... на этот шаг Магда пока не решилась