НЕИЗБЕЖНОСТЬ ОСТРОВА

(Опыт лирического дневника)


1. ПРЕЦЕДЕНТ

Разлохмачены пальм плюмажи. Солнце спрятало тень в обшлаг
скал. Ноябрь. Над черненым пляжем – запрещающий красный флаг.
Не пугай северян югами! Нам прибой этот – сущий пустяк.
Волнорезом укрыта гавань! Ветер таксой свернулся в кустах.
Разрешите балтийскому телу, что, сбежавшему лету вдогон
улетело от первых метелей, чтоб заплыть за смятение волн!
Но спасатель, листая бестселлер, философски откажет: «Зима...»
Как?..
Не в силах продолжить беседу,
мы идем – окунаться в бассейне.
Не сойти бы «зимою» с ума!

Край бананов и помидоров, где колючек, как лебеды…
Прецедент повелел мне вздрогнуть.
Отступить.
Красный флаг победил.



2. УТРОМ

Не хочу сегодня о печали! Надоел критический настрой!
Рать восхода, не жалей колчаны, сотни стрел пуская над горой!
Хватит черно-белым реквизитом обставлять пещеры дней своих!
Семь цветов, пожалуйста, возьмите, пусть в душе очнутся соловьи!
Не хочу сегодня о печали! Облака – как тесто для проскур –
замесило солнце, запрещая кутаться в кислотную тоску.
Кажется, что голуби курлычут – громко – как под осень журавли…
Тишина – ноябрьское отличье этих мест, где вешний край земли…
Остров мы с тобой давно искали. Жизнь его хранила про запас.
К вечности повернутые скалы молятся неслышимо за нас.


3. ПОКОЛЕНИЯ

К исходу ноября на Тенерифе,
когда на убыль, как свеча, тарифы,
на всю катушку – праздник стариков.
Их, тронутые легким паркинсоном,
движения и взгляды – в унисоне
с осеннею природой. Амаркорд

избыточно плывет вдоль променадов,
а большего, чем память, им не надо:
все отдано здоровья алтарю.
Хрустят, как мотыльки сухие, старцы
английские – намеренно-бессстрастны
с кислотно-непременным «after you»…

Фланируют вдоль кактусов валькирии
с обвислыми мужьями, харакири
которых не сумеет погубить,
поскольку – даже если попытаться,
утонет меч в последствиях питанья,
чем так непобедим немецкий быт.

Из русских здесь, конечно, молодые,
что откопали лампу Аладдина,
и джинн их уронил в края весны…
Здесь так в тиши звучит напропалую
родная речь, что хочется «Полундра!»
вскричать, смутив теченье тишины…

Вдруг, словно слезы, подступило близко
другое. Май. Тюльпаны. Обелиски.
И ветераны, чей стихает след.
Война ушла. Забылись повсеместно –
горячая, холодная… Стамеска
потомков выскоблила память лет.

Канарская когорта победителей
под наблюденьем эскулапов бдительных:
прогулка, теннис, капли, порошки…
А рядом – поколенье побежденных:
соседний корт и свет небес бездонных.
Какой Господь для них все так решил?

Какой Господь решил, что деду с Волги,
и вифлеемски древней комсомолке,
что, юность на бинты пустив, сберечь
пыталась чью-то жизнь, не нужен берег
канарский, где бы шли они, робея,
немецкую – в висок – услышав речь?

Да разве им, бросавшим к Мавзолею
штандарты армий, вставших на колени,
им, выжженным командою «Огонь!»,
не по заслугам было бы в шезлонгах
лежать и слушать шепот волн беззлобных,
не ощущая на плечах погон?

Уходят поколенья победителей:
кто – в шортах на курорте, а кто – в кителе
времен Победы – в сутках от столиц....
Лишь ветер над седыми шевелюрами, –
что на Канарах, что в предснежной Юрмале –
раскованно колдует, как стилист.


4. Wi-Fi

Религия рекламою примята.
«Lа pescadore» – рыбный ресторан,
английское кафе и супермаркет
на церковь наступают с трех сторон.

Давно перелицованы понятия.
Жизнь – вечный ланч на тысячи персон,
и публика под пальмами пернатыми
бредет, не вздрогнув, под церковный звон,

похожий на стыдливый вскрик будильника,
что потревожил в неурочный час.
Не удивляйтесь, если песней Дилана,
к обедне приглашают, как на вальс.

Как снег весною, место Бога тает
в убогой жизни, обнажая хлам,
зимою накопившийся. В гортани
с трудом просвет отыщется словам

молитвы, покаяния, сомненья…
Вступаем в храм, не выключив рингтон.
Ведь что ни вера, нынче – по-семейному:
– Бог? Забегай! За рюмкой перетрем…

Церковка в пальмах выглядит нестрого.
Скала над ней нависла, как грифон.
Скудеет власть шагреневого Бога,
зато вочеловечен телефон.

Похожий на антенну – крест над храмом.
Стальные прутья раму оплели.
Беспроводное – Божье ль? – слово прямо
андроид ловит на краю Земли…



5. ЗВЕЗДА

Пепельною птицею бесссонница
клюнула в стекло. В душе – раскол.
Над водою – атлас небосвода.
Пальма размечает гороскоп.

Нервная звезда пустынной ночью
норовит, как спица, уколоть.
Каждый умирает в одиночку –
Атлантидой, островом, скалой...

Тишина – легла, как кошка, возле
двери. Неба крепкий антрацит
музыку, рассеянную в воздухе,
в черной амальгаме отразит.

Веерным листом схватила пальма
гордую звезду, как светляка,
и в волну швырнула...
Плачет в спальне –
сердце, что надорвано слегка…



6. MАНЬЯНА *

Воркуют в перголах из фикусов – дикие голуби.
Как купол собора, глубокая голубизна.
И финики падают в руки, как желтые желуди.
Премьеры и акции падают где-то. Без нас.

Миг – сбросить, как куртку, корявую эту усталость,
увидев, как друга, бегущий навстречу пейзаж,
не слышать погоню, что на континенте осталась,
цветком тишину в упоении к сердцу прижав.

Расслабясь, вдоль улиц фланирует люд полуголый.
Похоже на баню, где все обнаженно равны.
Почтовый рожок – круассаном. Толкаю легонько
я дверь и вхожу, как в портал незнакомой страны.

Почтовая дева роскошна испанской красою.
Ей впору – фламенко и пламенные шелка.
И кажется – лик ее гордый с картины срисован,
которой касалась великого Гойи рука.

Открыткою с тысячелетней драценой
окликну друзей, пару слов, улыбнувшись, черкну.
Мои дорогие, года наши просто бесценны,
и снова в сравненьях банальных прибегну к вину…

В ответе танцовщицы есть непреклонность базальта:
закончились марки оплаты почтовых услуг.
«Maньянa,» – с улыбкой.
«Расслабься, не парься, до завтра…»
Сам воздух недвижен – как будто, мечтая, уснул…

Забвения миг, словно спички усмешка, недолог.
Смешаюсь с толпой, и опять зашуршат времена.
Я знаю – итоги деления евро на доллар
тревожат кого-то.
И скоро встревожат меня…

-------------
Maньяна (исп.) - завтра

7. СКЕРЦО

Опять над соседней горой на небе – заката виньетки.
Нанизан чужой разговор на слуха некрепкую нитку,
а в воздухе, плавном, парном вечерние птицы запели.
Вдали отозвался паром – мелодией виолончели.
…………………………….
Не вслушиваюсь в языка октавы и переливы,
поскольку, как знамя, закат полощется параллельно
воде, золотой от небес, текущей на запад, как лава.
Закат в этот вечер на бис исполнен, сладчайшей отравой
плывет над прибоем соблазн просить о приюте, остаться
в краю беспородных собак – хотя бы на метеостанции –
помощником. Вновь облака плывут в направленье америк,
как будто дымит великан, куря за скалой Ла Гомеры
………………………………….
ночь спущена как жалюзи
привет моя малая родина!
и странно – но нет ни слезы
в душе что потемками бродит.

8. ВЕТЕР

На островах – зима. Вниз по косматым скалам
скатился ветер. За каких-то полчаса
чернильница вконец над нами расплескалась,
и пальмы – в сто кистей закрасив небеса,
зашелестели вдруг надмирно и тревожно,
как будто упредить торопятся беду,
но окриком с хребта
мустанга не стреножить –
как ветер удержать на кратком поводу?
По наущенью звезд размашистою рысью,
пыля, хрипя, табун спускается пастись
с оплавленных холмов, где брезжат тамариски,
туда, где никого от грусти не спасти.
Туда, где вечера приходят, словно пытка,
раздумьями – о чём? а главное – зачем?
туда, где колдовство ячменного напитка
придаст оттенки мгле; а лунный казначей
уронит ветру мзду: серебряную россыпь
монет – в ладонь воды, согласная волна
вдруг смолкнет, как дитя, и ночь исполнит просьбу –
и за горами стихнет топот табуна;
монетки соберут сирены и дельфины
и тишина начнет качать свои права;
ах, ночь, что делать нам с такою долей львиной
печали – что, как жизнь, проходят острова…

Но воздух – дистиллят! Прозрачности канарской!
Когда ж, уйдя в астрал, немного воспарим,
окажется, что я в одной из инкарнаций
был черным скакуном, полночным вестовым….


9. ВАРИАЦИЯ

Рассвет. Аллегро волн. По курсу – Ла Гомера.
Звенят, как паруса, тугие небеса.
Скала уходит вспять, как профиль на камее.
И очи на восток – как будто образа.

Жемчужины – в браслет, нанизаны денечки.
Как крылья за спиной – благословенью вслед.
Причалит ли куда наш парус одинокий?
Как лыжники, летим... И даст ли кто ответ?

Кардиограммой гор зовет нас Ла Гомера,
дельфинов запятые в строках волны черны.
Люблю в твоем лице осеннем, загорелом
паломнические упрямые черты.

В пролив меж островов посудину уносит.
За бортом – бурунов соленых шепоток.
Вечнозеленая лежит на склонах осень.
И бог не приведи – нам ведать, что потом.

10. В БУХТЕ МАСКА

Остановилось настоящее. Благодарю владыку дня,
что время, юркое, как ящерка, укрылось в камни от меня.

Филеры стали невидимками, и кажется – поет Дассен
про лето, и ломтями дынными мне полдень подан на десерт.

Здесь все эпохи семизначные, и душу оторопь берет,
когда вглядишься, как прозрачна глубь миллионнолетних вод.

И облака, как аллегории, бредут по льну, к утесам льнут,
когда закидываю голову, кладя затылок на волну.

Я становлюсь воды течением, скалой на дно ушла тоска.
И солнце желтыми тычинками щекочет нос исподтишка.

Есть дни, когда не нужно времени. Мечта с изнанкой дежавю.
Жизнь – выше Нобелевской премии!
Дышу, люблю, пишу…
Живу.


11. ЗАКАТ

Передо мной – со склона – впрямь – пол-неба.
Вторая бесконечность – океан.
Будто в камине вспыхнуло полено,
садится солнце. Пахнет олеандр
изысканным преступным ароматом,
сгущаются строенья и кусты.
В гибискусах – бесследных птиц ремарки.
Оперся взгляд на маяка костыль.
И соразмерность страха и пространства
бросает в дрожь, но ушлая душа
на волю – сухопарой арестанткой –
шагнет, как богомол, баул держа,
и глянет вдаль, где льется, как токката,
заря, ошеломив до немоты!

Так страшно хороша краса заката,
что нет боязни – вслед за ним пойти……


12. САНТА КРУЗ. ДРИАДЫ

средь города – чаща
свернули
под полог позвавшего сада
казалось жужжали как ульи
кусты в ярко-желтых каскадах

как сцена – открылась природа!
и в воздухе – вкус мармелада
вот в роще банановой бродят
кикиморы с кожей мулаток

здесь пальмы с осанкой патрициев
а мы на полшаге затихли
в аллее
застав репетицию
ристалищных схваток сатиров

свод неба что выстелен шелком
несут в своих клювах голубки
и что-то таинственно щелкнет
в душе словно клюнув скорлупку

внутри оболочки волшебной
где радуги фавны и тролли
нам бес – как в наушники – шепчет:
забудьте серьезные роли

на отдыхе – многое – чудо
заметь: восхищаться – не трудно!
нахлынули чувства что чужды
нам в сумерках скудного будня

стоит эвкалиптка нагая
как Ева с мечтой об Адаме…
инжиры любовь предлагая
к нам тянут ладони с плодами

соблазны – ну как не польститься
на деликатесное брашно
вернувшись к ненастьям постылым
меню свое снова обрящем

в иных побывать палестинах –
как будто родиться в рубашке

мелькают в листве апельсины
как перси дриад бесшабашных

13. ЦВЕТЫ

Будто пожаром охватило стену –
как факел, бугенвилия цветет,
за каплей – капля, пламя по ступеням
течет..
И время делает виток,
не пожурив глупцов,
забросив тяжбу
с брюзгами, брызгающими слюной,
вдруг обернувшись веером винтажным,
махнет крылом бумажным – и в иной
эпохе мы окажемся, где счастье
возможно, ибо молоды года,
и призраки стенокардий и астмы,
растают, как фигурки изо льда,
поскольку пляшет пламя, заарканив
мой взгляд. И тень течет, как шоколад.
Цветы – как отражение заката
в растущих из базальта зеркалах.


14. МИНДАЛЬНОЕ

Плетеные кресла. Укромная ниша.
Иные сидят здесь часы напролет.
Миндальный орех, как влюбленный парнишка,
стоит средь полудня, как девушку ждет.

Орехи созрели и, как кастаньеты,
звучат, ударяя в тимпан тишины.
Ноябрь ненавязчив. Но все-таки лето!
И мы – ко всему – до сих пор влюблены…

Танцуя меж столиков, официантка
нам кофе несет и миндальных меренг.
Над нами – бескрайнее море циана,
что хочется плыть и нельзя умереть…

Скала в облаках, как мулатка в саронге.
И солнце на срез – точно спелый дюшес.
Уэльбек без памяти от Лансароте.
А мне Тенерифе давно по душе.


15. О ДЫМЕ СЛАДКОМ И…

...вернуться с предгорий в озлобленность города,

где бледноволосая дева и старец,,
вцепившись в рули неумело, но гордо,
застряли на улице узкогорлой,
друг другу показывая средний палец;

где осиротевшее от эмиграции
и скошенное нищетою отечество
с какой-то отёчной ущербною грацией
в гламурных пещерах все в жмурки играется…
хоть грифы слетелись уже – не натешится…

где прячутся хрусткие воспоминания,
как бабочки, – бантиками под карнизами
пенатов, что выстыли в непонимании;

где с аукциона предложен менялами
почти за бесценок наш лот накренившийся;

где дворники, как палачи инквизиции,
сжигают шаманов поношенной осени;

огня сторонясь, в переулок возница
рванется; и острой иглою вонзится
предчувстие –
боль
неизбежности острова.

Тенерифе - Рига, 2011-12