ИЗ цикла: "ОПЫТЫ ГЕРМЕНЕВТИКИ":

Светлана Ширанкова: триптих "Мифы народов Лукоморья"
"Возможности понимания поэтического текста вовсе не безграничны — безграничны, как раз, возможности непонимания" (Л.Я. Гинзбург)

БРАТ ТВОЙ

Погляди - с востока струится тьма, у луны на лбу проступает крест,
Все моря и горы сошли с ума, ощутив нужду в перемене мест,
Воздух режет горло острей ножа, в животе шевелится скользкий спрут.
Но еще не поздно унять пожар, успокоить бурю, отсрочить суд,
Прекратить ветров погребальный вой, заменить вулканы на дым печей...
Смехотворна плата: убей того, кто сегодня спит на твоем плече.
Он - палач и плаха, скудель беды, преисподний выкормыш, адский стяг,
Кровь и гной наполнят его следы... Хоть чуть-чуть промедлишь - и будет так!
Две печати сняты, осталось пять, рыжий конь гарцует у райских врат.
Воды рек вот-вот обратятся вспять, и на землю рухнут огонь и град,
Третий ангел держит у губ мундштук, и звезда Полынь на весу дрожит…
Почему же ты не разнимешь рук? Отпусти, ему все равно не жить!
Отчего ты щуришься, хмуришь бровь, побелевший рот превращая в шрам?
Да какая, к дьяволу, тут любовь, если небо треснет сейчас по швам,
Если чаши гнева уже кипят, для господней жатвы наточен серп?
Ты ведь знаешь цену: твой младший брат - или все. Ты слышишь? Под корень - все!
Ну, решай скорее”.Шуршит песок, растирая в пыль горизонта нить...
Ты легко целуешь чужой висок - осторожно, чтобы не разбудить.

Кошка Шредингера

Доктор Шредингер, Ваша кошка еще жива.
Написала бестселлер, прекрасно играет в покер
(На каре из тузов ей всегда выпадает джокер),
Раздает интервью, в интернете ведет журнал,
И, сказать по секрету, весьма популярный блоггер.
Ящик - форма Вселенной, какой ее создал Бог.
Геометрия рая: шесть граней и ребра-балки,
По периметру - вышки, забор, КПП, мигалки.
Иногда вспоминается кресло, камин, клубок,
И его почему-то бывает ужасно жалко.
Доктор Шредингер, Ваша кошка не видит снов,
Бережет свою смерть в портсигаре из бычьей кожи,
Не мечтает однажды создателю дать по роже,
Хочет странного - редко, но чаще всего весной.
Любит сладкое. Впрочем, несладкое любит тоже.
Вероятности пляшут канкан на подмостках стен,
Мироздание нежится в узких зрачках кошачьих.
Ваша кошка, герр Шредингер, терпит невольный плен
И не плачет. Представьте себе, никогда не плачет.

Мифы народов Лукоморья. Песнь первая

Берег и море - местная ойкумена,
Море и берег - сколько хватает глаз.
Дохлая рыба, мусор, ракушки, пена,
Чаячья пара ссорится напоказ.
Мир, несомненно, плоский. Ты - в центре мира.
Купол небес прозрачен и невесом,
Шов горизонта наспех прошит пунктиром,
Дуб (баобаб? акация?) врыт в песок.
Ты - всемогущ? Забудь. Лишь прискорбно вечен.
Твой приговор подписан: число, печать.
Цепь золотая кангой* терзает плечи;
В здешней тюрьме нет скважины для ключа.
Впрочем, бывает хуже. Не спорь, бывает:
Язвы, чума и стужа, вороний грай...
А у тебя тут - личный кусочек рая,
Разве что заперт. Ну, так на то и рай.
Спи и гуляй, мешай имена и даты,
Звезды считай и яблоки с ветки рви.
А заболит… не яблоки виноваты,
Это слова бунтуют в твоей крови.
Просто вдохни и зубы сожми покрепче -
Скоро пройдёт, хоть будет саднить слегка.
И - привыкай. Тебе присудили вечность
Без языка»  

    Можно изучать стихотворение как продукт, то есть текст с присущими ему характеристиками (такими, как метр, размер, рифма, фонетический состав, выразительные средства, образная система и т.п.). А можно подходить к нему исторически, то есть рассматривать сам процесс, который привел к созданию стихотворения. С третьей позиции, объектом анализа может стать восприятие читателя.
   Вот о нём и поговорим. Тем паче, что шедевром произведение делает не автор, а Читатель. И неважно большое это количество рядовых читателей, «сделавших» Асадова  большим поэтом, либо это Очень Большой Читатель, присудивший поэту Нобеля (премию Газпрома) и тем привлёкший любопытство Большого Количества Читателей:)
Говорят, акт НЕПОСРЕДСТВЕНННОГО восприятия стихотворения — алхимия чистой воды. И как ни доказывай иной критик, что стихотворение «Брат Твой» имеет «перебор банальностей, миллион раз использованных ранее», а посему насквозь «вторично» - вельми немалая часть читателей с ним не согласится, потому что стихи...гипнотизируют.  
 Но ведь с означенной мною «третьей позиции» о подобном воздействии поэзии уже давно и поэтично высказался Михаил Юрьевич: «Есть речи — значенье/ Темно иль ничтожно, /Но им без волненья/ Внимать невозможно». Я именую этот критерий XZ (икс –зет, а по-русски Xрен Zабудешь или X аризма-Z ападаемость в душу или XЗ – что ещё, потому что субъективно!). Гладкие, безупречные куплеты с набором «навороченных тропов» оставляют равнодушным, а вот такое, «с переборами банальностей»(как высказался критик И.Т.) стихотворение – потрясёт до основанья, а затем… А затем, захочется понять – ЧЕМ, собсссно? А главное - ПОЧЕМУ? И поверить алхимию – химией. То есть обратиться не к метафизике, а к диалектике.
Не хотелось, но придётся привести одну цитату, проясняющую алхимию с позиций исторического (не скажу материализма), а наблюдения над процессом: «Иные образы и сравнения до сих пор остаются в обороте, избитые, но внятные, видимо связывающие нас, как обрывки музыкальных фраз, усвоенных памятью, как знакомая рифма, и вместе с тем вызывающие вечно новые подсказывания и работу мысли с нашей стороны. Вымирают или забываются, до очереди, те формулы, образы, сюжеты, которые В ДАННОЕ ВРЕМЯ ничего нам не подсказывают, не отвечают на наше требование образной идеализации; удерживаются в памяти и обновляются те, которых суггестивность полнее и разнообразнее и держится долее; соответствие наших нарастающих требований с полнотою суггестивности создает привычку, уверенность в том, что то, а не другое, служит действительным выражением наших вкусов, наших поэтических вожделений, и мы называем эти сюжеты и образы поэтическими
Если эти образы и сюжеты, эпитеты и сравнения, мотивы и формулы заставляют интенсивно работать воображение читателя, вызывают яркие эмоциональные переживания, раскрывают новое миропонимание или обновляют старое, то эти образы суггестивны… (А вот, внимание!): «Разумеется, для каждого в зависимости от его умственного развития, личного опыта и способности умножать и считать вызванные образом ассоциации, степень суггестивности поэтического текста бывает различной». (А. Веселовский. Из введения в историческую поэтику, 1893).
Я уже говорила то же самое, но другими словами, касаемо багажа двух дам судейского корпуса )). Развеем «струящуюся тьму» термина: «СУГГЕСТИВНОСТЬ (суггестивный) - термин английской эстетики, применившей к поэтическим произведениям выражение suggеstivе, буквально обозначающее намек, внушение, подсказывание. История поэтических образов, мотивов, сюжетов, формул представляет изменчивое чередование их, то умирание, то возрождение с бытованием некоторых из них до времени, когда они станут мертвыми и вдруг вновь оживут, вызванные поэтическим спросом, требованием времени» (с).
Думаю, что успех «Мифов» их невыветривающийся из памяти купаж вопреки тому, что в них употреблены мильярды раз слышанные слова, символы и прочие «банальности» (за перечнем коих отсылаю к критику И.), объясняется с точки зрения «третьей позиции» этой самой суггестивностью, с помощью которой их авторы «внушили» нам определённое опьянение, очарование, размышление, откровение.
С третьей же позиции - возможности понимания поэтического текста вовсе не безграничны — безграничны, как раз, возможности непонимания. Для критика И.непонимание текста повлекло критику с «первой позиции» - «стихотворение = продукт». И. полагает, что продукт – НЕ первой свежести, что называется, «осетринка с душком».
Признаюсь, я тоже не сразу прониклась «Братом» в части открытого финала, ввергшего меня в «недогадки», которые раздражали, но... будили мысль и воображение. Тогда, сойдя с третьей позиции на позицию потребителя, я расценила «недостаток информации о товаре», как нарушение «Закона о правах потребителя», согласившись, было, в подходе к оценке заключительных строк «Брата…» с критиком И. практикующим именно такой подход. Мол, «недодел…»
Однако, попытки отмахнуться от вопросов с позиций первой позиции потерпели фиаско, и вот тогда я рискнула замахнуться на «алхимию».
И вот что вышло: стихи эти не забываются потому же, что и фильмы Тарковского, что и Библейские сюжеты, ибо затрагивают самое глубинно-человеческое, решаемое каждым и каждый раз - непросто: проблему совести (миф первый- «Брат твой»); свободы и её относительности (равно как и относительности самой жизни - «Кошка Шредингера»); счастья – несчастья и его критериев с позиций жизни и вечности, начала начал и конца концов («Миф третий» - о рае без языка). А что это, как не категории Вечной Поэзии, перефразируя Блока с его Вечной Женственностью?… Время теперь таково, что проблемы переосмысления этих истин поднимаются не только насаждаемой обществу религией, но и сменой формата самого общества. Отсюда,как во всякий переходный период, желание разобраться – в том, что происходит в тебе и за пределами тебя. И автор «Мифов» постарался, если не разобраться, то поставить вопросы. И поставил.
И вопросы эти перерастают в то, что есть в каждом хомосапиенсе: «Так где же правда?!»…
… После многодумных дней и ночей «Мифы» внушили мне, как говорил Бабель «предчувствие истины». Вот оно: старший брат получает свыше откровение о том, что «Для господней жатвы наточен серп». Назначена жертва искупления: «твой младший брат – или все… Под корень – все!»
Жертва приносится. Одна – за всех. Вопреки любви («Да какая, к дьяволу, тут любовь, если небо треснет сейчас по швам?»). Старший брат заставляет себя поверить в то, что внушают (суггестия!) Высшие Силы (любой природы), вопреки СВОЕЙ ПРАВДЕ (знакомая ситуация, не так ли?). Облегчая себе задачу, он проводит границу: висок спящего на плече брата по приказу Свыше - теперь «чужой висок»… Любовь сдалась. Сломалась Своя Правда. Не без мучительной внутренней борьбы, великолепно переданной автором:
(«Почему же ты не разнимешь рук? …Отчего ты щуришься, хмуришь бровь, побелевший рот превращая в шрам?»)...
А на думающего читателя обрушиваются вопросы: как ПОВЕРИТЬ в то, что твой кровный брат - «преисподний выкормыш», даже если об этом говорят «Те, Кто Выше»(Центральный Комитет твоей партии, Шеф и прочие Верхние). А ты-то, брат его, тогда – кто же?! Ведь очевидно, что тоже «выкормыш»? Кто лжёт? Где истина? Предписано поверить и проникнуться, РАДИ ВЫСШЕЙ ВЕРЫ "ВСЕХ". Логика, совесть, собственные чувства вопиют:  раз братья, значит одной крови, значит, оба – и «выкормыши»! Но почему в жертву потребовали младшего, наверняка, более неискушённого и беззащитного? И всё же старший брат ради спасения мира жертвует СВОИМ пониманием совести и правды… Происходит метаморфоза: жертва («ему всё равно не жить») превращается в Чужого. А читатель недоумевает: ради чего? Для чего объявляются «господни жатвы»?... Для чего посылаются все эти «пожар, буря,суд…» Ни много ни мало – вопрос веры, совести, выбора, и, наконец, вопрос существования самого Бога и его мотиваций…
Знаете, «Мифы» невольно привели меня к непреодолимому желанию пересмотреть «Изгнание» Звягинцева. Один из самых суггестивных фильмов, на сходную тему. Так вот, в интервью режиссёр «Изгнания» вспомнил библейский миф: Аврааму 160 лет, его жене Саре — 120, Исаак — их единственный сын. Вдруг появляется Вестник и объявляет отцу, что он должен отвести отрока на гору Мариа и принести его в жертву. Так повелел Бог. Авраам посадил сына на ослика, двинулся в путь. Заклание бы свершилось, если бы ангел в последний момент не отвёл его руку.
Выводы: если Бога нет, то Авраам — безумец, а Старший Брат – Предатель. Если Бог есть, то Старший Брат – Спаситель Мира, а Авраам - Святой... Уберите Бога, и эти поступки будут чудовищными преступлениями. Вот к какому страшному откровению привели меня «Мифы народов Лукоморья». К непостижимому. К парадоксу. Все три.
...Как-то неуютно мне было оставаться с такими страшными выводами и сомнениями. "Без Божества, без вдохновенья..."  Закручинилась я...
   Однако, если рассмотреть "Песнь первую" (третье стихотворение ), как продолжение "Брата", то страшные мысли относительно мотиваций Всевышнего смягчаются его незавидной участью.
 Если продлить моё размышление о мотивациях Бога к  устройству господних жатв  - "пожар,... буря, ... суд", то эти мотивации, как бы странно это ни звучало, становятся более понятны, благодаря трактовке третьего стихотворения:
 
…Ты - всемогущ? Забудь. Лишь прискорбно вечен.
Твой приговор подписан: число, печать.
Цепь золотая кАнгой* терзает плечи»
...Тебе присудили вечность
Без языка»
 
О ком это? А если… о Боге: множество деталей указывают на это: «всемогущ», «прискорбно вечен», «рай», «яблоки»… И отсутствие... диалога. Но тогда Бога... становится жаль: он не только наказывает, он тоже наказан: по чьему-то страшному приговору ему присудили "вечность без языка" в Раю, который в сущности та же тюрьма без обратной связи... И как же Ему иначе самовыразиться, как не посредством тех самых "господних жатв", в результате которых приносятся в жертву сыновья и братья? Как по-иному вступить в диалог с людьми, когда они забывают о единственном средстве общения с Богом - своей совести? Как вытащить их из  «ящиков Шредингера», где они "ни живы, не мертвы"?    
  Произведение, повторюсь, "делает" Читатель. Если в произведении есть исходный материал. Из ничего не бывает "чего".
   В "Мифах" он обнаружился в концентрированной форме - в виде густого сусла знакомых и знАковых понятий. Банальные (по мнению иных критиков), лишённые новизны образы - дают  сгусток суггестии литературной.  
   Звягинцев считает: «языком парадокса говорит Истина. «Парадокс» в переводе с греческого — «лежащее дальше знания». Вот это — знаемое нами, вот это — незнаемое, а это — граница с незнаемым. Чем обширнее наше знание, тем протяжённей граница с незнаемым. Потому Сократ и утверждал: «Я знаю, что ничего не знаю, но другие не знают даже этого». Кто-то из нас знает одно, кто-то другое. Мы движемся навстречу друг другу, но взаимопониманию мешают предубеждения. Каждому из нас открывается очень многое. Но донести сокровенное нелегко, и глупо было бы вываливать его на стол с кулинарными рецептами. Я согласна, что язык искусства — это образ, а не прямое высказывание. Нельзя писать пояснительные записки. "Нужно работать так, чтобы то, что ты создал, затягивало в воронку. Как Рембрандт. Чернота на его полотнах — не просто чёрная краска, это бездна, засасывающая тебя. Ты улетаешь туда, когда начинаешь вглядываться… Тот, кто создаёт парадокс, не всегда осознаёт, что именно лежит «за пределом». Но чует: нечто невероятное»(Звягинцев). Автор «Мифов», на моё восприятие, создал парадокс, за которым «нечто невероятное».  
Воздействие на читателя - высшего порядка: «Предчувствие истины коснулось меня»...

*Примечание:
Гермене;втика (др.-греч. — искусство толкования, от — толкую):
теория и методология истолкования текстов («искусство понимания»).

 Опубликовано:
ВЕНСКИЙ ЛИТЕРАТОР № 21

ISBN: 9781301258017
ISSN: 2219-164X

Литературный журнал «Венский литератор» издается в Вене, Австрия, на русском
языке с 2006 года.