I.Инесса

 
Твоя птица варакушка, твой цвет бирюзовый.
Каждой ночью ты слышишь странные зовы.
Твоё число 27, твоё село Левашово.
Твоё время от часа до половины второго.
В это время выходит кто-то тёмный из леса
и зовет тебя тихо: "Инесса, Инесса".

Твой художник Шагал, твой поэт Алигьери.
Росомаха, медведь и кабан - твои звери.
На холме твоя церковь святого Стефана.
Тебе жутко и радостно, и желанно.

Но когда в сентябре зацветёт солидаго,
ты будешь готова к последнему шагу,
и безлунною ночью двадцать седьмого
ты из дому выйдешь на странные зовы.

Твоя планета Сатурн, твой цветок солидаго.
В животе твоём страх, в твоём сердце отвага.

А варакушка утром споет про Инессу,
Но дед Головань и тётка Марго не поймут ни бельмеса.


II.Минц

Дед Головань спускается в погреб каждый вечер,
по скользкой лестнице еле ползет со свечкой
Тётка Марго стоит наверху, причитает:
"Вот безмозглый, лестница скользкая и крутая.
Что там не видел? Всё ведь одно и то же.
Выжил совсем из ума, помилуй, Боже".

Тётка Марго целый день в огороде, в саду, на кухне.
От многих забот голова тёткина пухнет.
То надо варенье сварить, то морковку удобрить.
А дед Головань каждый вечер спускается в погреб


Инесса лежит, ни о чем не думает, кроме
глупых рисунков в своём альбоме.

А дед Головань спускается в погреб и плачет:
"Иначе... Всё могло быть иначе.
Минц, ты слышишь меня, мой Минц?
Мой розовый гиацинт".
Прислонится к стене головой и плачет:
"Иначе... Могло быть иначе.
На что я всю жизнь истратил,
дятел".
Стучит головой и знает, там за стеною цинк.
"Минц, минц, мой розовый гиацинт,
ты слышишь меня, ты слышишь?"
Но в погребе только скребутся мыши.

Девка не хочет помочь, вместо этого сутками
рисует цветы да птиц с бирюзовыми грудками.
С утра до вечера дед сидит на скамейке
в ватных штанах, порванной телогрейке.
Забор покосился, картошка опять не прополота,
а старый дурак ходит в погреб, как будто там спрятано золото,
даже помои вылить не хочет,
а только бормочет, бормочет...
Тётка Марго по-английски не знает ни слова,
услышит и думает: "Старый пень бредит снова".
"Oh my mints, oh my mints, oh my dream and my sickness...
Откликнись!"


III. Шиманский

Дед Головань свалился с лестницы,
Сломал бедро и ключицу,
Объявил, что лучше повесится,
Чем поедет лечиться.

Утром на кухне круглый год
Холодно, будто в морге -
Шиманский приходит к тётке Марго:
"Здравствуй, Марго, гутен морген".

У тётки десять-пятнадцать минут
Для утренней чашки чая:
"Здравствуй, Шиманский, аллес ист гут?"
"Аллес ист гут," - отвечает.

Гость придвигает к столу табурет,
Хотя выпить чаю не может.
Вальтер Шиманский - это скелет,
Только прикрытый кожей.

На госте форма военных лет,
Слева пятно большое.
Тётке известно, что он скелет.
С ним, всё равно, хорошо ей.

Дед Головань катится в инвалидном кресле,
Мрачно смотрит вперёд и думает: "Если...
Если бы я мог вернуть молодость и здоровье,
Не приехал бы вновь под этот сомнительный кров я.
Тот, который теперь едет в поганом кресле,
Прыгал раньше козлом под песенки Элвиса Пресли.
В годы, когда здесь царил Хренников с Мурадели,
Я играл на басу в группе студентов Йеля.
В этом кошмарном селе я, как шильонский узник.
Девка никак не встаёт, чтобы сменить мне подгузник.
Я, который знаком с Форманом и Бертолуччи,
Еду теперь по двору, грязный, седой, вонючий.
Снова на кухне скелет, хорошо, не в постели.
То, что скелеты гуляют - это бардак, в самом деле.
А ведь в немецком он слаб - аллес ист гут, гутен морген.
Видимо, форму украл или купил в Военторге.
Птица шальная орёт на узамбарской ели.
Где же девчонка? Зачем не встаёт? Как же мне все надоели!

Тетка болтает: "Конец сентября,
А вон ведь, как птицы распелись".
Вальтер смеётся, на тётку смотря.
Клацает челюсть.